— Я с этой фантастикой которую неделю горе мыкаю, — сказал Мазур, печально усмехнувшись. — Володька говорил, что ты умный мужик, да мне и самому так всегда казалось. Вот и прикинь. Я ж, прости, не юный наркоман и не слесарь-белогорячечник. Я полковник, ежели по-сухопутному. И чертовски засекреченный полковник, сам знаешь. Не держат в морском спецназе ни шизов, ни фантазеров…
— И всех доказательств — эти вот татуировочки… — протянул сомов задумчиво.
— Эти татуировочки, мать их, мне всю карьеру могут поломать, — поморщился Мазур. — Если есть для нас что и запретное — так это наколки. Генералу спьяну в фуражку накакать — и то в сто раз безопаснее…
— Слышал я от Володьки что-то такое…
— Правду слышал. Кстати, что эти наколки обозначать должны? — Мазур, сидевший с засученными рукавами, расстегнул рубашку и продемонстрировал еще солнце с разлапистыми лучами.
— Ну, это-то просто, — одними губами усмехнулся Миша. — Змей вокруг ножичка — судим за убийство. Черепушка в такой штриховке — судим за грабеж.
— Надо же, какой я крутой… — хмыкнул Мазур. — А солнце?
— Длинные лучи — число судимостей. Короткие — сроки.
Мазур посмотрел себе на грудь, прикинул и сплюнул:
— Да уж — «я по жизни загулял»… А дата?
— Вот тут уже — куча вариантов. Что угодно. Первая судимость, год, когда впервые откинулся… Масса-вариантов. Не суть важно.
— А роза на бедре? — подала голос почти все это время молчавшая Ольга.
— Лесбиянка, — без промедления откликнулся Миша.
— Гады… — зло прокомментировала она, определенно удержав в последнюю минуту матерное словцо.
— А ты покажи, покажи, — сказал Мазур. — Пусть гражданин начальник своими глазами полюбуется… Давай, спускай штаны без стеснения… Во-от так. Ну что, Миша? Ради шутки я все это жене наколол?
Миша нейтральным тоном сказал:
— Вообще-то, еще надо доказать, что до вашего пребывания в тайге у нее этих татуировок не было…
— Не веришь? — нехорошо прищурился Мазур.
— Просто прикидываю, сколько все это весит. На весах у той дамочки, что с завязанными глазами, безменом и ножичком наперевес изображается… Для возбуждения уголовного дела, Кирилл Степаныч, недостаточно.
— На хрен мне уголовное дело? — пожал плечами Мазур. — Я к тебе не жалобу подавать пришел и не управу искать. Мне нужно как можно быстрее отсюда смыться, вот и все. Потому что не оставят они нас в покое. Есть у них и тут людишки, обязательно… В открытую не выбраться.
— Это точно… — он цепко глянул на Мазура. — А вообще-то, человек законопослушный в первую очередь к властям кинется…
— А если он еще и засекреченный? — пожал плечами Мазур. — Ну ты прикинь сам — сколько мы проживем, засветившись перед властями? Я не говорю, что тут все поголовно куплены, — я имею в виду, что до Шантарска нам нипочем не доехать и конвою нашему тоже… — Он понизил голос, стараясь говорить елико возможно убедительнее. — Миша, я понимаю, что у тебя на душе творится. Долг — дело святое. Но времена нынче такие, что и долг не всегда четко прописывается. Я тебе и намекнуть не могу, что за операцию ты сорвешь, властям меня сдавая, но ты вот представь, что вместо меня здесь Володька сидит. И поступай соответственно.