— Я?!
И я, преисполнившись праведного негодования и гордо выпятив подбородок, забубнил о совести ученого-исследователя, которая не позволила бы мне исказить или приукрасить факты. Вероятно, со стороны я в этот момент выглядел, мягко говоря, нелепо, но сам себе при этом казался едва ли не мучеником от науки, жертвенно приносящим на ее, любимой науки, алтарь шанс показаться первооткрывателем Трои Генрихом Шлиманом (был такой псевдоархеолог) ради сохранения и торжества исторической истины. Бред, одним словом…
— Ага, ну ладно. Только ты, как найдешь чего-нибудь интересненькое, эта… звони сразу — подъедем, пивка попьем, расскажешь все…
В итоге я обещал держать всех в курсе своих изысканий. Ирэн, находясь, по всей видимости, под впечатлением от моего сказания, поведала полную нестыковок историю о том, как какой-то знакомый ее знакомых нашел на огороде жестянку с несколькими золотыми монетами царской чеканки и отнес их, дурак, в милицию, чтобы получить причитающиеся ему по закону проценты, а там ему надавали «демократизаторами» по хребтине, отняли все монеты и выкинули за порог… Болек выразил сомнение в существовании жестянки, Галка — злых милиционеров, Игорь начал рассказывать по одному ему понятной ассоциации какой-то длинный анекдот про русского, китайца и еврея, Лелек, выбравшийся, наконец, из-под Ирэн, достал откуда-то бутылку джина — в общем, пьянка покатила по накатанной колее…
Весна в этом году выдалась небывало ранняя. Кое-где в недоступных щедрым солнечным лучам низинах еще пестрели оттаявшим мусором пористые серые сугробы, но уже теплыми были вечера, совершенно просохли пустыри и пригорки, а легкий ветерок доносил отовсюду невесомый запах дымка от палимой школьниками прошлогодней сухой травы. Этот запах всегда служил для меня признаком водораздела между зимой и летом, как для солдат — приказ о переходе на летнюю форму одежды.
В один из этих поворотных дней конца апреля, когда я сидел с сигаретой на кухне у открытого настежь окна и наслаждался наступающими сумерками, то есть именно в тот момент, когда душа и все прочее жаждет романтики и любви, мой старенький, еще с дисковым набором, телефон разразился пунктирной чередой квакающих немузыкальных звуков, долженствующих обозначать звонок.
Я давно заметил, что это черное текстолитовое чудовище эпохи тоталитаризма — по таким аппаратам звонят обычно всякие секретари райкомов в фильмах про Отечественную войну — всегда было не прочь обеспокоить меня в самый что ни на есть неподходящий момент. Например, когда я смотрю хороший боевичок, или когда с головой погружен в работу, или — особенное свинство с его стороны — когда у меня гостит особа женского пола и многообещающий вечер плавно переходит в самую приятную стадию. И, конечно же, всегда кто-то не туда попадает, да еще и выясняет минут пять, какой у меня номер, или звонит по пустякам какой-нибудь давно забытый однокурсник, которого уже и в лицо-то толком не помнишь, или кто-то из коллег-экскурсоводов слезно просит подменить его на завтра, потому что теща, понимаешь, требует срочно вскопать огород на даче… И все: пропущена кульминационная сцена фильма, безвозвратно ушла давно пестуемая дельная мысль, а прекрасная гостья успела преисполниться задумчивости, которая, как известно, ведет к сомнению, а то, в свою очередь, к отрицанию…