В московскую тишину не тянуло, если б не Катерина. К ней заворачивал отовсюду. Она прочно заняла свои полсердца в его груди. Она голубушка, она… Да дела разламывали голову надвое. Приходится вертеться как белка в колесе: и всё надо, всё без отлагательств. Бумаг не подписанных горы. Решений сундук. А куда от всего этого деться. Царь! Последняя инстанция.
С его приездом Кэт, стараясь везде успеть, мелькала гибкой змейкой туда сюда. «Баню, стол… Живо, живо, Питер с дороги!» — торопила она людей. Чистая белая скатерть с кружевами легла на стол. Щи, студень, рыба, мочёные яблоки. Он, вытирая руки полотенцем, прижал её к стене: «Не откажусь, с утра маковой росинки во рту не было…» Говорит, а глаза в неё впились. Горят. Искры так и бегают по ним. Катерина краснеет. Садится напротив, готовая выполнить любое его желание и смотрит, смотрит…
— Кваску бы?
Кэт вскакивает.
— Сейчас принесу!
Утолив первый голод, он, кривя в усмешке губы, попросил:
— Баня как, узнай?
Катерина, не справляясь с улыбкой, сорвалась опять.
— Ещё чуть — чуть придётся обождать.
Его взгляд застыл на аккуратно заложенной книге.
— Читаешь?
Она опять покраснела и затеребила в пальчиках накинутый на плечики шарфик. Мало-помалу потёк разговор.
— Чуть-чуть… Да ведь скучно так-то. А с книгами-то и…
— Молодец! Я сам через то горнило когда-то прошёл. Третий глаз открылся. В других красках видеть мир стал.
Она поводила пальчиком по столу и соглашаясь кивнула. Волнение гуляло по ней. Волновался и он. Оба ждали бани. Вот там-то… Так и было. Кэт стонала в его горящих огнём любви руках.
Неделя и её праздник кончился. Понимая, какие чудовищные нагрузки лежат на его плечах. Какие невероятные усилия потребуются сдвинуть такую махину одну-то, а не то чтоб столько-то враз, Кэт просилась взять её с собой. Она согласна на шалаш, но ни уговорить, ни убедить не смогла и оттого стояла с поникшей головой.
— Питер, прошу… — сложив руки на груди, почти со слезами молила она.
— Что случилось, котёнок? — хитрил он, пытаясь изобразить не понимание.
Ей чрезвычайно не понравилась его шитая белыми нитками хитрость.
— Прошу, забери меня с собой, никто не догадается, мол, писарь… Я не смогу здесь без тебя… — подавленным тоном произнесла она.
Она знала своё положение, поэтому и обратиться к нему с просьбой решилась не сразу.
Он взял её маленькую ладошку и, положив в свою, нежно сжал её. Пётр, страдал без Катерины в разлуке, но не уступил:
— Боже милосердный… Катенька, это невозможно и непоправимо глупо. Уверяю тебя, всё что ты наговорила, хорошо читается в романах, но в жизни это не то и не так. Я надеюсь в тебе больше здравого смысла… — Однако, не смея его прерывать, она поморщилась. «В России иные женщины их нельзя сравнивать ни с одной другой. У них иные чувства, закалка, запас терпения». А он продолжил гнуть своё:- Я не могу тебя потерять, не дай Бог, захвораешь. Давай говорить прямо, моя радость — места те не весёлые. Там грязь, болота, мошкара. Конечно, по взморью, в сторонке есть места красивые, но я с военной точки зрения выбирал… Дай срок, город будет загляденье. А сейчас топь, дичь. Кровавые зори больше пугают нежели приносят удовольствие. Женщин почти нет. Немножко потерпи. Мы построим дома, намостим дороги и я внесу тебя в город на руках. Мы постоим на набережной и посмотрим в ту неизведанную даль, куда я с таким грохотом прорубил окно. У меня нет времени на раскачку. Мне требуется, как можно быстрее закрепиться на берегу и прикрыть его подступы с моря. Кровь из носу, а нужно построить флот. Я не знаю куда и в какое время ударит Карла. Сижу как на углях. Будет полегче, я сам буду просить тебя, свет мой, быть рядом. А сейчас жилы тяну свои и народа. Не могу, мой свет, по-другому. Пощады никому. Потому как дело наше на крови замешано… Ведаю, что сейчас проклинают. На потомков надежда. Надежду имею, что они поймут и осознают. Катенька, должны же понять, не для себя же жилы рву — для благо всей России стараюсь.