– Из чемодана?
– Да. Отвратительный носок с фиолетовой галкой сбоку.
– Боже мой, а я метался, не мог найти! Опоздал на встречу, надел другую пару, не в тон. А ты, оказывается, засунула его в свой сундук с губной помадой!
– Приехали.
Леня привалился к Орысе. Из-под его плеча выполз, изворачиваясь, недовольный Джим. Он раздраженно дернул бедром, высвобождая придавленный хвост.
– Леня, прекрати! – отбивалась Орыся. – Каждый раз одно и то же!
– Как я тебя люблю! Моя недовольная, сердитая малышка. Может быть, это самое?
– Да нам уже на работу пора ехать, dobbiamo andare! – возмутилась Орыся. – Некогда.
– Успеем.
– Я должна еще завезти тебя в рекламное агентство. Это большой крюк. Нет, ни за что! Нет, нет, нет!!!
– Я поеду на автобусе, – поклялся Леонид, освобождая шею от галстука, плечи – от пиджака.
– Ну хорошо, – согласилась Орыся. – Ладно. Но только один раз.
– Спасибо, милая. Бросила льву цыплячье крылышко.
– Тоже мне лев! – уже примирительно заметила Орыся.
Она разоблачалась, и ее агрессивность убывала с каждым предметом одежды, сбрасываемым на пол.
Когда одежды не осталось, а Джим незаметно исчез из комнаты, Орыся упала на кровать и нетерпеливо воскликнула:
– Ну что же ты возишься? Быстрее, я горю, туши меня!
Пожарная бригада не замедлила явиться.
* * *
«Как несовершенны люди, – размышлял Джим, запрыгивая на кухонный подоконник, – я бы застрелился, если бы мне приходилось каждый раз избавляться от шкуры, устраиваясь на ночлег, или для занятий сексом, или для принятия ванны».
Во дворе залаял пес.
«Что ты надрываешься, придурок? У, как я вас ненавижу. Трусливые, подобострастные животные.
За кость родину готовы продать. Так и вьется вокруг хозяина, в глаза заглядывает, хвостом виляет, того гляди задница отвалится. Любить надо гордо».
Так, как Джим любил Орысю. Он никогда не напрашивался на ласку, но если хозяйка брала его на руки или просто подсовывала свою маленькую изящную ступню под Джимово пушистое брюхо и пыталась оторвать кота от пола, сердце колор-пойнта готово было выпрыгнуть наружу от переполнявшей его нежности. Он помнил темноту, горячий материнский живот и себя в роли присоски около этого уютного живота, потом – жуткую, бесконечно страшную паузу, резкий свет, громкие непонятные звуки, ощущение неустойчивости и незащищенности. И снова – тепло и ласковые прикосновения, длинные светлые волосы, которые щекотали ему нос, два серых веселых глаза и улыбающийся рот. Это была Орыся. Джим сразу же и безоговорочно влюбился. Если бы он мог сочинять музыку, он написал бы оперу «Жизнь за Орысю».