– То есть вы стали жертвой несовместимости вашего представления о мире и тем, каким он является на самом деле?
– Получается, что так. И это тем более странно, что мои родители и близкие прошли лагеря. Я, правда, стараюсь об этом не распространяться. Ведь их страдания не делают меня лучше.
– Когда-то я сообразил: для того, чтобы в нашей стране быть честным, нужно, во-первых, быть информированным, во-вторых, умным. Без информации и умения ее анализировать трудно быть безукоризненно честным. Люди просто не понимали, что творят.
– Это верно. Но есть ведь и элементарные нравственные категории Можно было быть комсомольским вожаком, водить молодежь на субботники и поклоняться очередному Ильичу, не ведая, что он представляет или представлял собой на самом деле, но при этом не убивать, не закладывать товарищей, не быть жестоким.
– И вам сегодня ни за что не стыдно?
– Стыдно, конечно. Но, думаю, чуть ли не всей стране должно быть стыдно. А тех, кто уверен, что жил безукоризненно честно, я побаиваюсь. Они на многое способны.
– Сегодня вы, как и раньше, просыпаетесь от радости?
– Сегодня я просыпаюсь от ужаса. Знаете, почему все-таки хватило сил перестроить журнал в середине восьмидесятых? Потому что это было время надежды. Это было прекрасное эйфорическое время. Теперь оно кончилось. Мы повалились в пропасть бездуховности, а это пострашнее любых экономических неурядиц.
– Что вы намерены делать дальше? Или журнал вас никогда уже не отпустит?
– Что буду делать, еще не решил. Но сидеть без дела не собираюсь А журнал? Боюсь, действительно не отпустит. Слишком большую и, может быть, лучшую часть своей жизни я ему отдал. Мне страшно за него. И я очень хочу, чтобы он жил.
Таков Дементьев. Кому-то нравится, а кому-то – не очень. Кому-то помог, а кому-то, может, и насолил. Но главное дело своей жизни делал неплохо. Журнал. И какой журнал!
Когда мы беседовали, он был напряжен. Может быть, чуть более, чем ему свойственно, эмоционален. Журнал не отпускает. Он по-прежнему тенью стоит за спиной. Но именно – тенью. Его второе «я», его зеркало, как занавешенное, уже не будет отражать его, Дементьева, дела и мысли. В наше морозное время он остался один на перекрестке. Зябко.
А может, уляжется всё потихоньку, успокоится? Его «Юность», конечно, навсегда останется с ним, а та, что будет выходить дальше, может, и не его уже вовсе? Другая? Посмотрим. А вообще он ведь еще очень молод, Дементьев-то. Вдруг чего и сотворит.
«Литературная газета» 10.02.93.