Она вообще никак не выглядит.
Она все время ускользает, прячется в темноте.
— …Мечты, пусть и глупые, пусть ничтожные, не делают нас плохими людьми, ведь так?
— Так, — неторопливо соглашается Алекс.
— И уж тем более раскаяние, даже если оно запоздало.
Алексу не в чем каяться, он не сделал ничего дурного, разве что ввел в заблуждение Ольгу, заставил ее поверить в то, что питает к ней чувства. Ведь как рассуждает большинство женщин? Если мужчина намерен жениться, он определенно питает чувства. Всякий раз, когда Ольга спрашивала его «Ты меня любишь?», Алекс отвечал «Да».
Можно ли считать это лживым откровением?
Наверное.
Но все это вместе — и крамольные мечты возвыситься за счет дружбы с Лео, и репетиция вранья перед алтарем — не делает Алекса плохим человеком. Слабым — возможно…
— Он не был плохишом, как ты изволил выразиться. Он был слабаком.
По телу Алекса, и без того измученному холодом, воображаемыми насекомыми и вполне реальными — не вырваться! — объятиями Кьяры, пробегает дрожь.
— Ты прочла об этом в дневнике?
— Он был конченый наркоман, братец. Плотно сидел на морфии. Вот что я прочла в дневнике. Ради порошка он был готов на все, хотя и не признавался в этом даже самому себе.
«Готов на все» звучит как приговор. Вот если бы Кьяра сказала «готов ко всему»! Готов ко всему может сделать человека героем. Святым, что прячется в чреве кита, — никакого другого (более удачного, чем китовое) сравнения Алексу не приходит: всему виной тьма, его окружающая. А готов на все — и есть сам кит. Или — того хуже — Левиафан! Утроба морского чудовища кишит паразитами: мошенничество, лжесвидетельство, предательство самых близких, самых беззащитных. И наконец, убийство.
— Ты сказала, что он не убивал.
— Не убивал. Но ввел в искушение настоящего убийцу. Только и всего.
— Об этом тоже было написано в дневнике?
— Да.
Кьяра врет. Если чертов дневник унавожен лживыми откровениями, как можно верить им? И тем более строить на их основе какие-либо версии? Кто-кто, а Кьяра относится к подобным вещам с осторожностью: она — репортер криминальной хроники, и для нее это не просто работа — призвание. Она не раз похвалялась собственной интуицией, благодаря которой вычисляла серийных убийц. Иногда задолго до того, как они попадали в поле зрения полиции. Может быть, и сейчас речь идет об интуитивных догадках сестры? Странно, но Алекса почему-то не устраивают догадки, он хотел бы совсем другого: чтобы невиновность Нанни Марина была подтверждена документально. Как можно бо´льшим числом свидетелей, неопровержимыми фактами, железобетонным алиби. Он ведет себя так… как вел бы себя Лео, для которого слово «ONORE» не пустой звук. Как если бы Нанни Марин был для него чем-то бо´льшим, чем полустертая фотография в чужом альбоме. Чем пустое место, окружающее билет на Каттолику в комнате, где ничего изменить невозможно. Объяснить эту странную, пугающую связь между продавцом рубашек из двадцать первого века и карабинером из века двадцатого Алекс не в состоянии, — и тем не менее она существует. Такая же сильная, как связь с неизвестной ему Викторией, и даже еще сильнее.