Лучший аккомпанемент для размышлений — цокот копыт. Сославшись на позволение отца Джироламо, он выбрал себе коня среди имевшихся в стойлах, велел оседлать, и во весь опор поскакал к городским воротам Флоренции.
* * *
Синьор Буонарроти оставил взмыленного скакуна у коновязи, заглянул в таверну, только за тем, чтобы выскочить через другую дверь, отшагал пару кварталов и слился с темнотой у стены напротив Баптистерия Сен-Джовани, дожидаясь условленного часа. Площадь напротив здания была пугающе пуста, только серебряный лунный диск вместо света проливал вниз тоску и холод. Недавний дождь смыл все запахи, теперь прозрачный безвкусный воздух обнажал любое движение. Вот что-то шевельнулось рядом с грудой золы и мусора — толстая крыса пресекла брусчатку и исчезла в сточной канве, махнув напоследок голым хвостом. Где-то на соседней улице загромыхал доспехами ночной дозор. Испуганные голуби встрепенулись и зашуршали крылами под карнизом здания, прямо над его головой. Легкое перышко упало вниз и медленно проплыло мимо его лица. Он продолжал стоять на площади совершенно один, даже призраки мертвецов из базилики Санто-Кроче не спешили скрасить его одиночество.
Его гость запаздывал.
Никакой уверенности, что его записка попала по назначению, не было.
Когда ночь задребезжала от боя часов, Микеланджело невольно вздрогнул — алхимический барк пустоты и лунного света превращали любой звук в гулкое, многократное эхо. Но как только тишина вернулась, на его плечо легла рука в тонко выделанной лайке, источавшей запах модных благовоний. На безымянном пальце синьора, прямо поверх перчатки, был надет перстень. Печать на нем изображала державу — сферу мироздания, увенчанную короной и крестом, над которой помещались семь негасимых звезд — герб картезианского ордена.
Лицо незнакомца скрывал плотный капюшон, плащ был темным и сдержанным, но не монашеским, а речь выдавала в нем человека хорошо образованного и еще не старого.
— Спасибо, что не убоялись известить орден о случившемся, синьор…
— Того требовала справедливость. Матушка сохранила мою жалкую жизнь.
Они зашагали рядом, держась в тени высоких строений, прибавили шагу, Микеланджело свернул к недостроенному зданию, напоминавшему остов гигантского животного. С недавних пор доносительство во Флоренции было возведено в ранг христианской добродетели, мест для приватной беседы вдали от чужих ушей почти не осталось. Он шагал сквозь лабиринты строительных лесов, недостроенных колон и стен, упиравшихся в самое небо — даже днем мало кто решался заглянуть в это заброшенное место. Его спутник настороженно посмотрел вверх.