– Дождь со снегом и слякоть, – говорил он.
– Я это помню, – откликнулась я. – Но мне всегда казалось, что британцы празднуют Рождество с большим вкусом.
Никому другому я никогда не говорила таких вещей – «с большим вкусом». Я ненавидела то, каким хамелеоном стала, как немедленно начинала растягивать слова при разговоре с Жаннеттой, переходила на рубленые английские фразы с нашим садовником и на фальшивый британский теперь с Берндом. Происходило это подсознательно, а значит, избежать этого было еще труднее. Куда делся мой собственный голос? Единственным голосом, за который мне удавалось держаться во всех наших переездах, был мой певческий, но когда я пела? В машине, на одиноких прогулках по сингапурскому Ботаническому саду, если вокруг никого не было видно. В детстве и даже позднее, когда пела в группе «Иерихон!» в колледже, предполагалось, что я смогу сделать карьеру с моим чистым сопрано. Я знала, что именно этого больше всего хочет от меня мама. Ее всегда радовал певческий успех Айви, но в равной мере и пугал, как всех нас. Полагаю, она верила, что я, если вдруг прославлюсь, останусь такой же благонравной и скучной, какой была в церковном хоре. Мысль об этом всегда нагоняла на меня невероятную тоску, в основном потому, что скорее всего была правдой. Конечно, я завидовала годам полуизвестности Айви, но что она могла бы предъявить теперь? Три компакт-диска, изредка письмо от поклонника, воспоминания – в тихой кухне в Миссисипи – о толпах, выкрикивавших ее имя. В те дни Айви большей частью была над подпевках в рекламе автомобилей и демонстрационных записях музыки-кантри. Пение всегда являлось моим основным талантом, тем, что я любила больше всего, и поэтому я окончательно решила сохранить его для себя. Я никогда не хотела запятнать его провалом или полу-успехом.
Бернд кивал: как всегда с ним, мой внутренний монолог выплеснулся наружу.
– Спой что-нибудь, – предложил он.
– Нет, нет, – начала я краснеть.
– Пожалуйста.
– В другой раз.
– Будь уверена, я не забуду.
Это частичное обещание новой встречи, во время которой могло бы открыться что-то личное, показалось нам обоим одновременно и пугающим, и успокаивающим, и мы замолчали.
Я знала, что нам следовало бы передвинуться в тень из-за угрозы рака, вызываемого загаром, и из-за дыры в озоновом слое, но мне не хотелось. В Сингапуре безжалостное тропическое сияние солнца воспринималось как помеха, еще одна трудность иностранной жизни. Но здесь, на Кох Самуи, где больше нечего делать, как только нежиться в этом сиянии, не было продуктов, которые требовалось тащить через автостоянку, и футбольных матчей, на которых следовало присутствовать, поэтому лежание на солнце не казалось страшным.