Элиз смеется резко, нервно, как обычно, когда говорит по-немецки.
– Я хотела тебе сказать. Я тоже путешествую, когда ты уезжаешь. Не знаю почему. Просто так.
– Одна?
– Да. Без Ли. – Она колеблется и добавляет: – Но и ни с кем другим.
Снова молчание, и опять голос Элиз, пугающе добрый:
– Ты ведь об этом подумал?
Он не отвечает. Жалеет, что выключен свет. Разве не легче ей лгать в темноте?
– Мне нужно это сейчас. Я не знаю почему. – Голос у нее почти злой.
– Почему? – тупо спрашивает Крис.
Но она отвечает:
– Это связано с возвращением сюда, в Штаты…
– Мне казалось, ты хотела вернуться!
– Хотела! Эти поездки, короткие путешествия… это здорово. Мне кажется, это здорово.
– А как же Ли?
– Она остается с Бэки.
– Великолепно, – произносит Крис ровным, полным ярости голосом.
Они лежат в темноте, терзая друг друга каменным молчанием, в горле пересохло от обиды и наползающего страха. Криса охватывает чувство, возникавшее у него во время игр на втором курсе в университете, в их худший сезон. В третьей или четвертой четверти неизбежно наступал момент, когда становилось ясно, что их команда проиграет и они никогда не наберут разницы в десять очков. Наблюдая, как истекает время и не достигают цели броски.
– Не знаю, с некоторых пор мне хочется путешествовать. Знакомиться с новыми местами. Как ты, – говорит Элиз. – Во время твоих командировок.
– Как я? Чем, по-твоему, я занимаюсь в командировках? Болтаюсь без дела? Лежу на пляже? Да я работаю как проклятый, Элиз. Ради нас. Не знаю, какого черта ты делаешь, но это определенно не ради нас, и уж конечно, не ради Ли.
Он перегибает палку. Элиз поворачивается к нему спиной, натягивает на себя одеяло, как кольчугу.
– Элиз…
– Слушай, ты явно не понимаешь. Поэтому какой смысл продолжать этот разговор? Я устала. Спокойной ночи.
Она права. Он не понимает. Он чувствует себя очень, очень усталым и беспомощным, как в тот день, когда его теленок умер перед окружной ярмаркой. Мать сказала ему об этом утром. Лаки умер, прежде чем Крис увидел его в последний раз. Это было хуже всего.
– Обнимешь меня? – просит он.
Ему ненавистен собственный сдавленный голос, ненавистен он сам за то, что просит ее о чем-то сейчас. «Тряпка», – слышит он мысленный приговор: отца, своего тренера, того сингапурско-индийского придурка на скамейке в бомбейском парке.
Но просьба смягчает Элиз. Она поворачивается к нему и прижимается к его спине, ее маленькие груди липнут к его коже, их тела еще влажны.
– Спокойной ночи, – повторяет она через мгновение, уже приветливее.
– Спокойной ночи.
Уснуть он, разумеется, не может. Типичная картина нарушенного суточного ритма – ты доходишь до точки абсолютной усталости, словно до крейсерской высоты полета. Мысли Криса лихорадочно блуждают в разных часовых поясах. Он видит служащую индийского отеля с цветами, сообщающую ему хорошие новости. Рисует себе Элиз в ее «путешествиях» с туманным незнакомцем и ворочается в постели, пытаясь изгнать незнакомца из своих мыслей, желая доверять Элиз, говоря себе, что ему повезло получить в жены такую независимую женщину. Но к тому времени, когда он засыпает, в шесть утра, а у соседей включается спринклер и собак выводят на ранние прогулки, удача, похоже, поворачивается к нему спиной, и Крис отчаянно хочет какого-то несчастья, сплотившего бы их.