Этот образ, так потрясающе, неоспоримо освещенный, словно витражи со сценами из жизни Христа в деревенской церкви, которые Мехтильда любила разглядывать ребенком, пока священник что-то там бубнил, так и стоял у нее перед глазами. Серое, неспокойное море, грубые сосновые доски койки, большие голубые глаза Каты и ее серьезный, вбирающий Мехтильду взгляд лишь обрамляли другой образ – ужас. Когда корабль прибыл в Нью-Йорк и пассажиры, нетвердо ступая, сходили на берег, они были настолько поглощены подробностями своей новой жизни в новой стране – пересчитывая отпрысков, упражняясь в произношении английских слов, с надеждой вдыхая воздух, – что не заметили – Мехтильда перестала плакать.
В Германию она больше не вернулась, хотя и говорила по-немецки с Грегором Кригстейном, мужчиной, за которого два года спустя в итоге вышла замуж, выбрав за его собачью преданность и стойкость. Она сразу поняла, что Грегор добьется в Америке успеха. Он был толстой веткой, свесившейся над ней, когда ее понесло холодным течением, и за которую она ухватилась и крепко держалась. Это у нее позднее были романы, пока Грегор работал в поле и они уже перебрались в немецкую колонию в Индиане и построили маленькую ферму. Она лежала в амбаре в квадрате жаркого дневного света в объятиях соседа, выбирая из волос соломинки, и ей приходило в голову, что решение эмигрировать в тот момент, когда она выбежала из спальни родителей, было мелодраматичным. В конце концов это же просто вожделение. Долгое путешествие, годы тяжкого труда и одиночества, иностранный привкус на языке от английских слов: ее мать, раз застигнутая, вероятно, не стала бы больше спать с ее женихом, и Мехтильда сохранила бы свое место за столом во время воскресных обедов.
Ребенка Мехтильда родила только в сорок два года. Она считала себя бесплодной, пока сперма польского батрака, проходившего через их городок и ремонтировавшего сломанную фермерскую технику в обмен на горячую еду, не оказалась достаточно живой, чтобы вывести из летаргического сна ее яичники, и в феврале следующего года Мехтильда родила черноволосого крикуна, к безропотному подозрению мужа и своей огромной радости.
Что сказала бы Мехтильда, наблюдая, как четверо Кригстейнов спускаются по трапу самолета в Шанхае, пережив всего лишь двадцатичасовой перелет (по сравнению с ее двенадцатидневным морским вояжем), потягиваясь после полета, ища свой багаж на транспортере – Крис пытается показать мужскую осведомленность, Элиз присматривает за девочками, Ли берет Софи за руку – идут вчетвером к такси, которое доставит их в новый дом? Мехтильда засмеялась бы. Смеялась бы и смеялась, так же долго и от души, как плакала на судне, идущем в Америку. Подумать только, потомки после всех тягот ее иммигрантской жизни набрались наглости просто взять и переместиться на другой континент, в другую культуру, не думая о последствиях своих действий. Или, возможно, их перемещение было как раз следствием ее собственных действий? На этом месте Мехтильда перестала бы смеяться и сконцентрировала всю свою энергию на пожелании им всяческих благ.