— А теперь посиди здесь и не вставай, пока я не подмету. — Она помогла матери сесть на скамью, потом осторожно перешагнула через осколки битой посуды и дотянулась до метлы. — Мама, а где Генриетта? Ты видишь ее?
Мать кивнула и выставила палец в сторону камина, где в углу валялась старая кукла, несомненно заброшенная туда при первом же появлении невидимых демонов. На ее раскрашенном деревянном лице появилась новая трещина.
Она подала игрушку матери, и та, заулыбавшись, сняла с куклы рваное платье — только затем, чтобы начать надевать его снова.
Маргрет отвернулась. Выметая осколки, она заметила среди грубых коричневых черепков белый кусочек фарфора с изображением голубого цветка. Она подобрала его, не обращая внимания на острые края.
Последняя делфтская тарелка.
Она бросила осколок обратно в груду мусора и закусила губу.
Из целого сервиза осталась только вазочка высотою с ладонь.
Маргрет сняла ее с полки и спрятала вручную расписанный пионами фарфор в ящик комода, подальше от глаз матери.
Той, прежней жизни больше не было — как и последних глиняных мисок, осознала она. Из чего им теперь есть?
— Вот! — Мать продемонстрировала переодетую куклу. — Генриетта с тобой здоровается.
Она кивнула, пробормотав ответное приветствие. Когда-то давно это была ее игрушка, подарок матери, а теперь с нею играла сама мать.
— Я хочу есть.
— Погоди немного, сейчас я соберу ужин.
Она, правда, не представляла, как ужинать без посуды. Игра. Она превратит это в игру. А вот и каша! Ну-ка, открывай рот! — скажет она, пока будет кормить мать прямо из котелка. К счастью, та уже не помнила о временах, когда они трапезничали при ярком свете свечей, подцепляя серебряными вилками куски сочного, жирного гусака.
Но сама Маргрет помнила.
И порой, лежа ночью без сна, стискивала зубы, чтобы не закричать, не завыть, не заплакать от воспоминаний о жизни, которую у них украли.
***
Александр поселился на верхнем этаже дома преподобного Диксона, в тесной и обшарпанной комнатке, где когда-то жили его сыновья. В графской башне удобств было больше, но граф разумно предположил, что ему будет лучше остановиться в жилище, расположенном в самом сердце деревни. Отсюда было проще наблюдать за ее жителями — и за самим священником.
Устроившись у окна, Александр мог следить за людьми, оставаясь при том незамеченным, и он — точно сидя на запрещенном ныне театральном спектакле — с жадностью внимал всему, что происходило на улице, выискивая за обыденными деревенскими делами подозрительные детали и рассматривая всех приходящих и уходящих.