Первоначально умение читать и писать было ремеслом специалистов – писцов. Причем не все, что говорилось, можно было записать. Слоговое письмо использовало идеограммы, и поэтому при записи и чтении возможны были неясности. Лишь фонетическое письмо обеспечивало параллель устной и письменной коммуникации. Письменность, как и устная речь, не производила удвоения мира. В результате ее распространения удваивался не мир, а коммуникация. Будучи искусственными, буквы стандартизовались и легко усваивались, кроме того, они способствовали образованию новых слов и, таким образом, обеспечивали возможность сообщения необычных ситуаций. Алфавитное письмо быстро стало доступным широким массам, общество стало письменным. В Афинах распространение грамотности достигло такой степени, что стало возможным создание литературных произведений. Это породило критику. Так письменность обрела себя: она перестала быть лишь средством записи речи, письменная коммуникация стала самостоятельной.
Книгопечатание по своим революционным социальным, культурным и антропологическим последствиям сопоставимо с открытием алфавита. Уже само по себе увеличение читательской публики привело к важным социальным последствиям. На почве любви к искусству сформировалось нечто вроде общественности, которая преодолевала сословные ограничения, вырабатывая общий смысл и вкус, который представляла критика. Производство книг было ориентировано на спрос. Поэтому прежние механизмы селекции были разрушены; конечно, церковь и государство еще долго насаждали цензуру, но джинн уже был выпущен из бутылки. Технология продаж была основана на интересе к новому и необычному; появилась литература развлекательного характера.
Высокие чистые звуки гонга оказывают на слушателя магнетопатическое воздействие. Так же и некоторые визуальные символы и образы не осмысляются нами семиотически, а определяют наши реакции непосредственно. Как и почему среди тысяч лиц и голосов мы различаем свои и чужие? На этот вопрос пока еще нет четкого ответа. В том, как мы ориентируемся в образах, немало предрассудков, вызванных верой в господство вербального. Мы воспринимаем образы под давлением слов, выражающих смысл видимого. На самом деле семиотическая интерпретация является сравнительно поздним продуктом культуры. Она является формой цензуры, которая используется современной письменной цивилизацией для нейтрализации визуального. Обращение к защите образов от слов произошло сравнительно недавно благодаря акциям постмодернистских художников, восставших против засилья смыслового фермента искусства. Но, конечно, не их слабые во всемирном масштабе усилия определили судьбу образов. Коммуникативная революция, свидетелями которой мы стали сегодня, сопровождалась сменой носителей сообщений. Медиумами стали не слова и понятия, а звуки и образы.