Ходыновна, при толчках Хохряковича, несколько деформируется. Но импульс — передаётся. Отвисшие груди её… как крайний шарик в той демонстрации. Но… демонстративнее.
Как не познавательно это зрелище с точки зрения школьной физики, но у меня задача информационная — пришлось кляп вынимать.
Баба — не француженка: начала наезжать.
— Я на вас…! Самому князю…! Владыко Мануил вас всех…!
— Ходыновна, ты — дура. Ты только мявкнешь — тебе со двора сгонят. И не важно — будет твоим словам вера или нет. Княжий суд, епископский… Всяк судия тебе подол задерёт да на бритый срам поглядит. И тебе в усадьбе больше не жить. А больше тебе жить негде. Дошло?
Замолчала. Только охает от Хохряковича да взвизгивает от моего дрючка — я им по разным местам похлопываю. По болтающимся. Тут такая волна идёт… По ягодицам, по жировым складкам на боках, по второму подбородку… Жаль, я с гидродинамикой мало знаком — очень интересные солитоны возникают.
Баба вся ушла в «последнее задание Золушки» — познаёт самоё себя. В разных местах. Поэтому ответы на мои вопросы идут из глубины души… Ну, или где там у неё мысли сосредоточены. Уровень достоверности получаемой информации несколько выше обычного.
Темы для вопросов я почерпнул из предшествующей застольной беседы, теперь пошли уточнение и детализация.
Получается, что усадьба Аннушки закрыта практически наглухо. Вход — только по явному приглашению через одни жёстко контролируемые ворота. Посторонних — не бывает, сама со двора — не выходит.
Дону Жуану было легче: он встретил дону Анну в публичном месте — на кладбище. Незнакомый мужчина может там хотя бы учтиво поклониться. Обратить на себя внимание. А здесь как? За забором хоть закланяйся — не увидит.
Хохрякович рапортует: «процесс закончил». Как говориться в древних арабских книгах: «и на её ягодицах расцвели алые розы любви». Мда… Мыть придётся.
— Ещё хочешь? Тут у нас на подворье 18 мужиков и дед-хозяин.
— Не-не-не…! Ребятки миленькие! Родненькие-хорошенькие…
— Жаль. А то вон у меня сколько молодцев. Застоявшихся. Но, так и быть — отпущу тебя. И даже помогу. И до дому добраться, и в дому устроиться. А ты мне сослужишь службу. Сослужишь?
— Сослужу-сослужу! Всё что хошь сделаю! Только отпустите! И никому не сказывайте. А я уж расстараюсь, я уж ужом вывернуся! Чтобы тебе, Иван Акимович отслужить-пригодиться!
— Сделаем так. Нынче среда — постный день. Племяшка твоя нынче вечером пойдёт в часовню, к гробу мужа своего, на всю ночь молится. Как ты говорила: в простом рубище, простоволосая, ложиться она ничком на землю в подземелье, где гроб стоит, и, раскинув руки крестом, лежит так до самого утра. Слуг же прогоняет, дабы не мешали молиться о ниспослании милости божьей душе покойного мужа ея?