Жанаев сунулся было к упавшему немцу, глянул на вылезший из туго натянутой кожи спины аккурат над вырезом майки острый красный штырь штыка, и подался молча к костерку. Брошенная винтовка попала на редкость удачно — в ямку между ключиц, где, как говорила Семенову маманя «душа живет», прошла штыком навылет, просадив позвоночник, и теперь немец мог только моргать, даже не сипел. Вот выдернуть ее из тела было уже трудно. Конечно, в другое время постарались бы, могли бы детали пригодится, но сейчас… Бурят как раз отличился тем, что первым в роте угробил свое оружие. Пырнул штыком выскочившего перед ним германца, да так, что штык «завяз» намертво в ребрах, а немец хоть тресни, помирать не хотел и хоть и вяло, а пытался бурята тоже штыком ткнуть. И Жанаев со всей дури тряся на штыке врага, мотавшегося, словно чучело на осеннем ветру, добился только того, что штык обломился и остался в немце. И вместо того, чтобы просто отскочить, вряд ли бы дырявый немец смог за ним гоняться, бурят наотмашь гвозданул со всей силы по немцу прикладом, держа винтовку, как дубину. Немца свалил, а заодно и приклад отломал. Потому тут даже не стал пробовать. И Семенов его понимал. Да и не дадут германцы добраться до рукопашной. Пусть уж немец лежит и моргает, черт с ним.
Артиллерист тихонько, стараясь не шуметь, рылся в куче добра, наваленного сверху на этот немецкий вездеход. Потомок нерешительно возился с управлением. Семенов не удержался и поторопил, в ответ Лёха глянул глазами какающей собаки, а Середа обругал, дескать, не мешай зря. Это боец и без умного артиллериста сам понимал, что не дело соваться под руку, но вот к досаде своей — не удержался. Глянул на Жанаева, который возился у костерка. Осмотрел трофей — солидный пистолет, раньше такого не видал. Вообще-то ему, как пулеметчику полагался наган, но не задалось пострелять из пистолетов, не выдали. Как слышал — вместо наганов полк получил больше самозарядных винтовок и вроде как в штабе даже автоматы были.
Оставалось ждать и караулить того, кто перекликался недавно с этим моргающим у ног недобитком, да прикидывать — доберутся ли конвоиры конные. Муторно было на душе, а тело было как чужое — вымотался сильно.
Дальше все пошло плохо — метрах в тридцати на дорогу устало выбрались сразу двое фрицев, тащивших катушки с телефонным кабелем. Улыбки сползли с их физиономий, как только они увидели вместо готовившего обед камарада чужих русских. Они почти синхронно бросили на дорогу тяжелые катушки и схватились за карабины, которые висели у них наискосок на спинах. Видно обученные фрицы попались, бодро они все это сделали. И Семенов не стал дожидаться, когда они прицелятся, а матюкнулся с досады и выстрелил по разу в одного и другого. Пистолет увесисто толкнул в ладонь, а немцы кинулись обратно в кусты, откуда сразу же заорали: «Alarm! Alarm! Alarm!» Понятно, знают же, что по большаку свои прут. Грохнули из кустов выстрелы. По дороге, рядом с Семеновым, словно прутом секануло, оставив борозду и подняв пыль. И точно, там, где находились конвоиры, кто-то завопил что-то по — немецки. Семенов бахнул на звук, подскочив от того, что совсем рядом точно так же и ровно то же закричал артиллерист, стоявший с другой стороны тарантайки. Не зная, что даже и думать, боец приподнялся, готовясь стрельнуть, если Середа оказался замаскировавшимся врагом. Удивился еще больше — у орущего дурниной Середы была немецкая винтовка и он, неловко из-за раненой руки, целился не в напрягшегося Семенова, а тоже в сторону конвоя. И пальнул, отчего у красноармейца уши заложило близким выстрелом. Идею напугавшего вопля Семенов понял — так можно было выиграть чуточку времени, спутав немцам карты.