— А ты начфином станешь — хмыкнул ехидно Петров.
— Все начфины — со шпалами — непонятно сказал в ответ Семенов.
— А этот ВРИО — еще более непонятно парировал Петров.
— Пожалуй. Я-то им сказал, что мы не можем присоединиться к ним, приказ у нас летчика к своим доставить. А толку-то с начфина никакого — пояснил Семенов.
— Толку от них много. И вообще первым попавшимся — хоть и своим, а все рассказывать не след. Вот, к примеру, если мы шифровальщика ведем, или секретчика, или он вообще особист — что мы везде об этом кричать будем? Сам посуди, голова садовая. Так что начфин годится. Он все деньги в лесу закопал, вот мы его и сопровождаем — чтоб рассказал, где клад — горделиво обосновал свое предложение токарь.
— Ладно, сгодится. В конце концов, есть такое слово «военная тайна». В общем, держим языки за зубами — велел дояр. Потом подумал немного и покачал головой:
— А начфины все — таки старшинами не бывают!
— Далось же тебе — досадливо сощурился Петров — Нехай он будет писарем при финчасти! Старший писарь — делопроизводитель.
— Годится — одобрил Семенов. А Лёха решил про себя, что черт с ними, пусть он будет писарем. Во всяком случае, не придется выкручиваться, придумывая, почему он моторы не знает, не в курсе, где они сейчас находятся и так далее. Вообще — надо хранить важный вид. Как ни странно в этот момент и сам Лёха поверил, что где-то в лесу им собственноручно зарыты мешки с деньгами. Как-то отчетливо это почуял и даже зауважал сам себя.
Танк на полянке поразил Лёху в самое сердце. Несколько секунд Лёха оторопело вертел головой разыскивая танк. Только потом до него дошло, что низенькая маленькая коробочка зеленого цвета — это танк и есть. Размером этот с позволения сказать агрегат был с Жигуль-классику, только еще и пониже, пожалуй, нескладный, неказистый и — тут отлично подошло слышанное когда-то слово — плюгавый. Петров видно целиком разделял те же чувства, потому как негромко — так чтобы танкисты не услыхали — пробурчал себе под нос: «Портсигар на гусеничках».
Экипаж был тоже странноватый — один танкист, кругломордый и явно ехидный, как Петров, другой — сухопарый, худолицый с пышными висячими усами и настороженным колючим взглядом, что делало его похожим одновременно на учителя школьного и на встревоженного рака, оба перемазанные в чем-то черно-коричневом. Представились, обменялись рукопожатиями, только вместо ладоней танкисты протянули сжатые кулаки, причем Петров привычно пожал им запястья, а за Петровым то же и остальные сделали. До Лёхи дошло, что видно так здороваются те, кто в тавоте всяком руки замарал.