Как мог, он пытался успокоить бедную женщину, накапал ей валерьянки, но что это было! Если бы она была верующей и если бы Лева мог не только поить ее валерьянкой, но и говорить ей слова великой истины и великого успокоения… Но сделать это при выполнении своих служебных обязанностей Лева не решился. Если он в этом не прав, пусть будет судья ему Бог, ибо только Бог может все рассудить и оценить правильно и наше состояние, и степень нашего мучения. Он нелицеприятен, и Он знает все…
По вечерам Лева любил сидеть со стариками села — с этими древними дедами, верующими, глубоко верующими в Евангелие и отдавшими свои сердца Христу-Спасителю. Много видели они на своем веку. Они слышали о Тяглом, еще когда земля принадлежала помещикам, когда к сектантам относились с особым презрением.
Они сами лично были свидетелями и активными участниками тех больших свобод, когда земля стала принадлежать народу, а потом — голод, страшный голод Поволжья, когда люди умирали, как мухи, и ближайший Пугачевский уезд и смежные с ним становились пустыней…
Страшный 1921 год — небывалый по силе, по размаху голод Поволжья. Спокойно, как христиане, переносили они все. Когда была объявлена так называемая «продразверстка» и нужно было зерно, — они отдали его, не прятали.
Именно этот период жизни села Тяглое Озеро описан в книге «В русской деревне» англичанином Чарльзом Бекстоном. Он посетил Тяглое Озеро как раз тогда, когда не было ни керосина, ни спичек, ни жиров. Однако, встречаясь как с молоканами, так и с крестьянами других толков и направлений, Бекстон всюду видел их стремление к Богу, отмечал их глубокую религиозность.
Вот эти самые старички с большой любовью рассказывали Леве о тех крещениях, покаяниях, которые проходили в былые годы.
— Многие, многие теперь уже у Господа, — говорил дед Ланкин — представительный старец с большой белой бородой. — Ведь сколько еще голода мы пережили: 1931—32 годы прошло раскулачивание, а нас, верующих, все больше приписывали к кулацким «подпевалам». И это прошло. А потом 1937—38 годы «ежовщина». Только сколько ушло народу!
— Все эти испытания Бог допускал, — заметил Ланкин. — А вот теперь война и снова голод…
Дед смахнул набежавшую слезу.
— Сколько сыновей, и все полегли там, на войне… Вот скорби так скорби.
— Да, народ тяжко страдает, — сказал Лева. — Вот в Чапаевске, где я проезжал, сколько госпиталей, сколько раненых лежит, и всем бы им нужно самое лучшее питание, чтобы восстановить здоровье…
— А имеют ли они достаточно яиц, масла? — спросил один из старичков.
— Да разве имеют! — воскликнула старушка, сестра Анна. — Всю Россию разве обеспечат яйцами, маслом да сливками?