— Не смотри на меня я страшная.
Он же страшно волнуясь бормотал:
— Сейчас, девочка моя, сейчас.
Он так и не спустил её со своих рук, нёс опять сам, сколько не уговаривали телохранители не отказываться от помощи. Сам, только сам, это только его ноша. Его и больше ничья. Ещё до конца не осознавая случившегося, он интуитивно торопился спрятать её в своём гнёздышке подальше от чужих рук и глаз. Дубов даже забыл из какой больницы он её взял. Не то чтоб не хотел думать, он просто забыл. Удивление и радость гнали его домой под защиту родных стен. Поднявшись на лифте в квартиру, он отпустил парней. Посадив её на диван, Илья заметался по комнатам. Ища во что переодеть и чем покормить. Разогрев, приготовленную работницей еду, вернулся к Тане.
— Давай покормлю тебя, птаха.
— Я не смогу, руки дрожат и помыться сначала надо. Я целую вечность не мылась.
Он спохватился с мытьём, но пометавшись по комнатам, вернул первому пункту — еде.
— Я сам, открывай ротик только, — попросил он. — Надо сил набраться.
— Помыться бы сначала. Я плохо пахну, — напомнила она.
— Поешь и помоемся. Понятно, теперь, почему вся психиатрия разбилась о тебя. Притворялась. Другого выхода у тебя не было. Я понимаю.
На её худом и грязном лице промелькнуло что-то вроде довольной улыбки.
— Пришлось.
— Сейчас, подожди, — побежал он на кухню за полотенцем, облив её. «У самого руки не меньше больного трясутся. Надо закрутить гайки. Так нельзя распускаться». — Промелькнуло в пылающей голове.
Она тоже заметила эту его беготню и попросила:
— Илюша, не мельтеши, я больше не хочу.
— Ты же съела как птичка?
Она замотала растрёпанной головой. Он собрал тарелки на поднос и понёсся в кухню.
Вернувшись, он сорвал с неё старые лохмотья, ужасаясь её худобе, отнёс измученное тело в ванную комнату. Включив воду, сообразил, что самому самое время поменять шикарный деловой костюм на домашний и, чертыхаясь, рванул в спальню. Она, как слабый ребёнок только старый, крутилась под его руками, позволяя себя мыть, даже не охая под давившей и причиняющей ей боль силой. Он намыливал спину, руки, лил шампунь на голову, стриг ногти и опять начинал работать мочалкой заново. Кожа или грязь сходили слоями, не понять. Завернув женщину в простыню, он отнёс её в спальню. Сев рядом на колени и забрав её руки в свои, он целовал тоненькие бесцветные пальчики, шепча:
— Как же так Танюшка?! Как? Мы же тебя, девочка, оплакивали.
Она смущённо просила:
— Не бойся я не сумасшедшая.
— Я понял, — поторопился он с заверениями.
— Так мне было легче дождаться тебя. У меня была горячка, — объясняла она.