Он все еще морщит лоб.
– Это от человеческого глаза сильно отличается? – спрашивает наконец.
– Сенсор по-другому устроен, и у хорошего глаза изображение получается лучше.
– Тогда, наверное, можно, – поднимает брови Ирлик. – Попробуй.
– Сейчас попробую, я, правда, спрашивала в другом смысле… Тут, на Муданге, среди людей считается, что по фотографии можно сглазить или еще что… поэтому, например, нас с Азаматом снимать запрещено.
Ирлик заходится хохотом.
– Ты же не думаешь, что меня можно сглазить! – веселится он, откидываясь на ковер перед камином. – Ой, не могу, уморила! Как ты себе это представляешь?
– Никак, – ухмыляюсь я, щелкая камерой. – Ты отлично получился, гляди!
– А, так это была уловка? Уважаю! – радуется Ирлик, элегантно перекатываясь по ковру, чтобы заглянуть в превьюшку. – Мм, ничего, только мне твой неживой огонь не нравится.
– Я могу взять фотку настоящего и вклеить, а с этого уже вышивать…
– Да ну, что, огня не хватает? Давай нормальный разведем!
– Ну не в доме же! – ужасаюсь я.
– Ладно, – снисходит Ирлик, – не в доме так не в доме. У вас кострище где-то было на берегу, пошли туда.
– Погоди, давай всех дождемся… У меня тут ребенок спит, не хочу его одного оставлять, а то проснется, испугается…
Ирлик со вздохом встает, подходит к манежу, скорчивается над Алэком и принюхивается.
– Он еще два часа проспит. Пошли, я терпеть не могу ждать.
Поняв, что спорить бессмысленно, я иду одеваться.
На улице не очень холодно, на небе тучи, сквозь которые еле-еле пробивается свет Второй луны. Филин, которого не взяли на рыбалку, при виде Ирлика поджимает хвост и с приглушенным всхлипом исчезает в будке. Ирлик не обращает внимания, протапливает снег своими большими ступнями, а я семеню следом, проваливаясь по щиколотку.
– Шагай почаще, – прошу. – Мне так легче идти будет.
Он бросает на меня веселый взгляд через плечо, припадает к земле и дует вперед. Теперь перед нами прямая черная тропинка до кострища. Правда, боюсь, что-то из маминых посадок пострадало.
– Еще же дрова надо взять! – вспоминаю я.
– За каким шакалом тебе дрова? – воздевает руки к небесам Ирлик. – Я захочу, снег гореть будет!
– Как скажешь, – покладисто соглашаюсь я.
Кострище завалено снегом, но, как только Ирлик встает в круг камней, ночь озаряется высоченным пламенем. Он ласково улыбается, разбалтывая огонь руками, потом набирает пригоршню и умывается им – лицо, грудь и подмышками не забыл сполоснуть. Я только успеваю щелкать. Впрочем, результат какой-то странный.
– Тут на снимках получается, что ты как будто светишься изнутри, – говорю. – Дома так не было.