, а зажигательные танцы – это для широкой общественности. Я решительно выключаю камеру.
Ирлик тем временем нагребает полную горсть золы с землей и аккуратно усаживает туда новоиспеченное (почти в прямом смысле) растение.
– Пойдем посадим его в плошку, – говорит, не отрывая взгляда от ало-золотых листочков.
– Пошли, – охотно соглашаюсь я. – Ты хочешь его забрать?
– Нет, раз оно тут осело, тут ему и расти. Оно под снегом спит всю зиму, а я его разбудил, теперь в тепло надо, иначе погибнет. Как снег сойдет, найди ему уютное солнечное местечко на склоне, пускай растет, пожар от дома отводит.
– Ты же сказал, оно горючее?
– Ну да, на себя огонь стягивает, дому не достанется.
Мы возвращаемся, как белые люди, через дверь. Алэк действительно по-прежнему спит, только повернувшись на другой бок. Раскаленную травку мы усаживаем в симпатичную глиняную пиалу. Выпущенный из рук Ирлика, росток перестает светиться и принимает тусклый зеленовато-бурый оттенок.
– Его поливать нужно? – спрашиваю, стряхивая шубу.
– Очень редко, и не водой, а ароматическим маслом, – наставляет Ирлик. – Уф-ф. – Он сладко потягивается. – Хорошо поразмялся, а то уж вовсе деревенеть начал.
– Гляди, – говорю, перекидывая снимки на бук и выводя на большой экран. – Тебе такая картинка нравится?
– Ах да, картинки же! – вспоминает Ирлик. – Да бери какую хочешь, я твоему вкусу доверяю. Эх-х-х. – Он трет лицо, потом приглаживает волосы, превращая свой головной убор в дополнительные пряди, более красные, чем остальные его рыжие волосы. Потом он охватывает себя за плечи и проводит ладонями вниз до бедер, наклоняется и продолжает до самых пят. Когда он распрямляется, я замечаю, что все украшения с него исчезли, заменившись на тонкий замшевый пестро вышитый жилет со стоячим воротником и длинным узким вырезом и шаровары, расцветкой точно повторяющие юбку. Стряхнув в никуда с пальцев кольца, Ирлик удобно укладывается на ковре перед камином и улыбается мне, прикрыв накрашенные глаза.
– Решил в домашнее переодеться? – хмыкаю я.
– Ну да, – мурлычет он. – Ужин когда еще будет, а в венце лежать неудобно.
Из-за дивана появляется Мюон и подходит потереться о расписной Ирликов локоть. Бог зевает, сверкая золотыми зубами.
– У тебя почитать чего-нибудь не найдется?
– Тебе в каком жанре? – спрашиваю, запуская в буке программу для создания вышивальной схемы из фотографии.
– Я люблю алгебру, – неожиданно сообщает Ирлик.
Я настороженно оборачиваюсь.
– Алгебру? – проверяю, что не ослышалась.
– И еще логику, – продолжает Ирлик.
Моя картина мира покрывается мелкими трещинами. Помимо всего прочего, термины «алгебра» и «логика» в муданжском неродные, и я впервые слышу, чтобы Ирлик употреблял какие-то иностранные слова.