— Это, Григорий Силыч, я, Чернущенко...
— Слушаю, Миша.
— Появилось еще кое-что...
— Понятно. Сейчас буду. Где машина?
— Выехала за вами.
Он взял с письменного стола лист бумаги и крупно вывел на нем красным карандашом:
«ТАСЬКА, ТЫ БЕССОВЕСТНАЯ, ПРО ОТЦА ЗАБЫЛА. УСТЫДИСЬ И ПОЗВОНИ 1-13!»
Подумал, дописал:
«И ТЫ, ВАРВАРА, ХОРОША! ТАК ГОЛОДНОГО МУЖА ОБЕДОМ КОРМИШЬ?»
Вот когда закрутилось все!
Чухлов вслух — в присутствии других — сказал Чернущенко:
— Силен ты у нас, Миша, и не в обиду остальным замечу — всем бы такими быть!
Лишний раз убеждался он в способностях и находчивости старшего инспектора угрозыска, его умении быстро, профессионально грамотно принимать самостоятельные решения, верно действовать в сложившихся обстоятельствах.
Оказывается, вот что произошло, когда он, Чухлов, расстался с капитаном неподалеку от «Голубого Дуная»...
Чернущенко возвращался в отдел. И вдруг увидел, что вдоль улицы, впереди него, идет Георгий Устюжин. Хоть Фимка говорила, что он с утра наклюкался, Гошка, будто нарочно опровергая своим видом ее слова, вышагивал ровно, прямо, одет был чисто — брюки с аккуратными стрелками, свежая тенниска, начищенные до зеркального блеска полуботинки. Загорелый, мускулистый, молодой — Фимке-то все сорок пять, а ему не больше тридцати.
Остановился Гошка у киоска, купил районную «Социалистическую новь» и «Советский спорт», быстренько, на ходу, просмотрел их и свернул к парикмахерской — маленькому подслеповатому домику, окруженному зарослями акации и бузины.
Чернущенко, потрогав на затылке отросшие волосы, чуть выждав, прошел туда же.
Парикмахер, которого все в Доможилове зовут Вадиком, хотя у него уже дети — школьники, как, впрочем, и его брата, портного, величают в поселке на такой же манер, Аликом, заканчивал брить старика. Гошка, дожидаясь, стоял у окна, опершись ладонями о подоконник, смотрел во дворик парикмахерской, где девушка развешивала на просушку выстиранные простыни и салфетки. Чернущенко, входя, заметил, что при виде его в Гошкиных глазах мелькнул испуг, однако он тут же совладал с собой, стал по-прежнему, равнодушно и скучающе, наблюдать за Вадиковой помощницей...
Затем побрившийся старик расплатился с мастером и освободил кресло; Гошка галантным жестом предложил капитану занять его:
— Моя милиция меня стережет... битте!
— Спасибо, — Чернущенко как можно приветливее улыбнулся, — не спешу. Зачем очередность нарушать!
И когда Вадик принялся обрабатывать буйную Гошкину шевелюру, роняя с ножниц на пол клочья рыжих волос, Чернущенко снял фуражку и осторожно положил на подоконник. Он прикрыл ею отпечаток ладони, оставленный Гошкой на пыльной крашеной поверхности. А сам, небрежно привалившись к дверному косяку, стоял и слушал разговор Гошки и Вадика.