– Как изменилась ситуация в армии после 20 июля? Насколько мы знаем, был введен институт идеологического контроля?
– Да, да. Были введены так называемые национал-социалистические руководящие офицеры, никто не хотел становиться на эту должность, а те, кого назначали, ничего не делали. У нас в полку тоже одного назначили. Я от него вообще ни одного слова не слышал. В офицерском корпусе армии национал-социалистическая идеология была не очень распространена. Да, мы боролись всеми возможными средствами с этим чертовым Версальским договором, который Германию мучил, поставил страну на колени. Гитлер его поборол и воссоздал армию, но политическое влияние национал-социализма в армии было очень небольшим. Армия сказала: «Мы сохраняем нашу честь и нашу военную силу на поле боя, но политикой мы не занимаемся». Армия при Гитлере в выборах не участвовала – мы в целом были абсолютно вне политики. Перед войной в армии было очень много людей, которые были не согласны с политическим руководством, но их подавили. С другой стороны, много политически активных людей, когда их призвали в армию, ушли из политики. Это идет еще со времен фон Секта, сформировавшего рейхсвер в Веймарской республике, – армия должна быть вне политики. Мы так были воспитаны. Подумайте, основная масса офицеров, которая вела нас в бой, от командира моего полка до командиров батальонов включительно, была офицерами Первой мировой войны. Конечно, они были счастливы, что Гитлером армия была воссоздана, освобождена из рабства. Это было чудо, как армия возродилась за четыре года, с 1935-го по 1939-й.
– На начало 1941 года вермахт считался лучшей армией в мире.
– Да, считался. Мы уж так прямо не думали, но чувствовали себя хорошо, конечно.
– И почему вы в конечном итоге проиграли?
– Потому что блоха укусить слона может, а убить нет. Германия слишком маленькая. Армия была в порядке, мы могли защитить Германию от нападения «нормального» врага, мы гордились своим оружием, без вопросов. Даже в России, где части были сильны, храбры, мы были уверены в своих силах, правда эта уверенность была безосновательна, но была. Но на длинном промежутке времени сил было слишком мало.
– Вы слышали о приказе о комиссарах?
– Да. Наш командир первого корпуса фон Бот, старый кайзеровский офицер, сказал: «Этот приказ я дальше не передаю». И нам этот приказ не зачитывали. У нас солдаты солдат не расстреливали. Мы друг против друга воюем, но не убиваем. Я вообще ни одного комиссара за всю войну ни разу не видел. Русских офицеров много видел, но комиссаров никогда. Зимой 1944-го из-под Луги остатки нашей дивизии, разбитой под Гатчиной, повезли в Эстонию. Там нас должны были пополнить. Через пару дней мы получили приказ взять остров Пийрисаар на Гдовским озере. Мы его захватили ночной атакой по льду. Русские части бежали. Одну часть с зенитными орудиями мы взяли в плен, не дали им убежать. Там был один мертвый русский, который, мне кажется, должен был быть комиссаром. Я очень редко видел так хорошо выглядевшего русского. Настоящий викинг, с не русским, а нордическим лицом. Классный парень, но мертвый. Больше я комиссаров не видел. Мы знали, что они имели сильное влияние на командование, что они повышали устойчивость войск, но я ни одного не видел.