Мы носили Медведика с собой повсюду, потому что считали – чем больше времени он проводит среди людей, тем легче впишется в общество и научиться со всеми ладить. В те времена я еще не знал, что такое синдром Аспергера, но хорошо помнил, как мне тяжело давалась социализация, и хотел, чтобы у Медведика все сложилось лучше и легче. Я долго размышлял, как этого добиться, и, среди прочего, решил, что ему нужно видеть как можно больше разных интересных людей. Когда он был маленьким, носить его с собой повсюду было легко, и он все и всех рассматривал очень внимательно. Я обычно носил Медведика на груди, под курткой, и он смотрел наружу. Молнию я расстегивал только наполовину, так, чтобы Медведик был надежно подстрахован и не выпал. Ручки он высовывал. Для надежности я всегда затягивал кулиску внизу куртки, чтобы Медведик не выпал через низ. Многие окружающие провожали нас удивленными взглядами, но обычно ничего не говорили.
– Это Медведик, – представлял его я, показывая на расстегнутую куртку, из которой он спокойно озирал мир. Я очень им гордился и хотел, чтобы он поскорее подрос и научился всяким штукам. Я мечтал о том, что настанет время, и Медведика можно будет приспособить к делу, – например, пусть стрижет газон или моет машину. Увы, этот светлый день так и не наступил. Вырасти-то Медведик вырос, никуда не делся, но вот заставить его делать что-нибудь полезное оказалось очень трудно, да что уж там, невозможно. Но я забегаю вперед.
Когда Медведик был маленьким, я старался познакомить его с разными взрослыми занятиями. Если я чинил машину, то брал Медведика с собой, устраивал в тени, под капотом. Во младенчестве он был неразговорчив, поэтому не знаю, какие у него накопились впечатления.
Поначалу Медведик был не очень занимателен, потому что ничего особенного не делал, но потом он начал вопить. Я вынимал его из корзинки и клал себе на грудь, где он и засыпал. Я вычитал, что младенцев успокаивает биение родительского сердца. Если Медведик вопил громче, я прижимал его к себе.
У меня был для Медведика особая мантра, такое заклинание, которое я снова и снова повторял нараспев:
– О-о-очень споко-о-ойная и умиротворе-е-е-енная зверю-ю-ю-юшка. – И так много-много раз на всякие лады, растягивая то одно слово, то другое.
Обычно, если я прижимал его к себе и произносил заклинание много-много раз, Медведика удавалось убаюкать, он прекращал брыкаться и засыпал.
Мне нравилось, когда он спал у меня на груди, если только он не писался, не пускал слюни и не отрыгивал. Но я всегда тревожился, как бы мне его не придавить, если я повернусь во сне. Думаю, у родителей срабатывает какой-то инстинкт – ничего страшного не случилось.