— намного сильнее предыдущих. Жан-Пьер вспомнил, как впервые увидел последствия
раздражения в глухих поморских деревнях, под Архангельском… Да, ЭТО уже тогда начиналось: в районах, где ночь издавна длиннее дня. Что он там обнаружил? Ту же хрень, что и в храме Одина на Арийской. Ухваты, горшки, печи стали полупрозрачными, невесомо
плавали в воздухе… а затем и вовсе делались невидимыми, куда-то проваливались. Сквозь бревенчатую стену дома можно было просунуть руку, словно это не дерево, а зыбучий песок. С каждым месяцем
заражённых объектов становилось всё больше и больше, шла цепная реакция. Их не успевали закрывать саркофагами, ставить по периметру блокпосты и охрану из СС. В призраки превращались не только дома, но целые участки леса — и под Петерсбургом, и недалеко от Москау. Поразительно, только что были ёлки — и вот их нет… Идёшь сквозь чащу, а в ушах странный шелест, что-то сыплется — будто пробираешься через песчаный бархан. Бывало, за одну минуту таял целый колхоз,
[40] и тогда обезумевших жителей изолировали в специальных лагерях. Они не должны были рассказать о том, что видели.
Жан-Пьер приложился к фляге — весьма ощутимо.
Но раньше исчезали здания. Деревья. Холмы. Посуда. Цветы на окнах. Растворялись, превращаясь в воздух. И в гестапо, и в Триумвирате осознавали — это первый шаг, на очереди люди. Этого ждали — и вот, дождались. Сто человек, спецназовцы, тренированные убийцы — испарились, не оставив пылинки. Куда их перенесло? Что с ними случилось? Впрочем… Удивительно, но самое страшное даже не это. Исчезали поселенцы в Руануке, пропал поезд в Шанхае — и тут бы тоже рано или поздно дошло до людей, учёные гестапо были к этому готовы. Гораздо хуже другое.
В дверь деликатно постучали.
— Войдите, — сухо сказал Жан-Пьер, отработанным движением спрятав флягу в ящик стола.
Замок лязгнул, и в дверном проёме показалось синее колесо тележки уборщика. Низкорослый, но худенький и шустрый дедушка, настоящего имени которого в гестапо никто не знал. Сотрудники лаборатории в шутку именовали его «Адольфычем». Карьерой старичок не увлекался, к старости дослужился до бешлагмайстера Службы чистоты.
— Хайлюшки, оберштурмфюрер, — фамильярно поздоровался дед. — Прибраться не надо?
Карасик с сожалением посмотрел на дно ящика, где среди бумаг притаилась фляга.
— Хайлюшки, либерфатер, — вздохнул он. — Давай, если только быстро.
— Да я мигом, — кивнул Адольфыч, втаскивая за собой бренчащий агрегат со швабрами и цинковым ведром. — Словно при взрыве пехотной мины — одна нога здесь, другая там-с.