Серебрянский внимательно посмотрел на Позднякова, потом отвернулся, забарабанил пальцами по столу, уставившись в окно, за которым разносился некий размеренный шум, точно на пляже. За стойкой бара засипел заигранной пленкой магнитофон, выдал маловразумительный речитатив и в конце концов разразился навязчивым припевом:
«Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина-а-а…»
Более подходящий аккомпанемент к переживаемому Поздняковым моменту трудно было себе представить. Он залпом допил до дна рюмку, которая поначалу планировалась в качестве чисто символической.
Серебрянский понимающе улыбнулся и сказал:
— Все-таки на вашем месте я не стал бы это драматизировать, тем более через столько лет. И еще… Хотя Ларисе теперь, наверное, уже все равно, но не судите ее по тем законам, по которым судите себя. Не то чтобы они на нее не распространялись… Просто вам никогда не побывать в ее шкуре, а изнутри, уверяю вас, это выглядит совсем по-другому. Конечно, она переживала, даже казнилась, но что она могла? Допустим, вы тогда даже раскрутили бы это дело, но, знаете, чем бы все закончилось? Ваша карьера на том бы и оборвалась, а первая Ларисина книжка вышла бы лет на десять позже. Что касается самого убийцы, то он бы не почувствовал даже комариного укуса, поскольку его тестем был не кто иной, как замминистра внутренних дел. Надеюсь, расклады вам ясны? Думаю, что ваши с Ларисой отношения тогда не сложились по той же самой причине: она слишком ясно понимала, что эта тайна их разъест, как негашеная известь.
Слова, произносимые Серебрянским, невозможно было осмыслить сразу, а потому их приходилось укладывать в запасники души чуть ли не штабелями. Тем не менее Поздняков кое-как сообразил с некоторым удивлением: да ведь он до сих пор даже не попытался узнать, а кто же все-таки двадцать пять лет назад сбросил с балкона Рунцевича.
— Ну и кто это сделал? — разлепил он пересохшие губы.
— Что сделал? — не понял Серебрянский.
— Убил Рунцевича!
Серебрянский заерзал на стуле. Похоже, он не собирался выходить за рамки дозированной откровенности.
— К чему все это, если даже срок давности прошел… — промолвил он, опуская взгляд.
Поздняков пригвоздил его к стулу тяжелым взглядом и прошипел:
— Какой законник! Теперь это касается лично меня, а я срока давности не признаю!
На физиономии Серебрянского было написано одно: ну и влип!
— Ладно, — сказал он, заметно побледнев, — только учтите, что я сам ничего не видел, просто слышал от Ларисы, а она уже ничего не может ни подтвердить, ни опровергнуть.