Бутылка водки была прямо изъ горлышка братски распита на улицѣ, около винной лавки, гдѣ тротуаръ былъ усѣянъ пробками отъ стеклянной посуды, и черезъ нѣсколько минутъ Чубыкинъ и Скосыревъ сидѣли въ закусочной лавкѣ и жадно ѣли большую астраханскую селедку, нарѣзанную на куски и политую уксусомъ.
— Важно солененькаго-то… — говорилъ Скосыревъ, прожевывая кусокъ.
— Лучше закуски и на томъ свѣтѣ не надо! — откликнулся Чубыкинъ, шамкая губами — И какъ она, проклятая, въ охоту послѣ вина съѣдается, такъ это просто удивительно! — похвалилъ онъ селедку.
— Голандцы, говорятъ, ее выдумали. Имъ честь и слава!
— Да не эту. Что ты, отче Варсанофій! Та голандская, та особая статья.
— Серапіонъ, а не Варсанофій, — поправилъ Чубыкина Скосыревъ.
— Одинъ чортъ! — махнулъ рукой Чубыкинъ, взялъ сельдяную голову и началъ ее высасывать. — Та голандская, бываетъ еще шотландская. Я знаю, я вѣдь торговалъ у отца этимъ товаромъ. А это наша русская, матушка-астраханка.
— Правильно. Да астраханку-то наши русскіе у голандца съобезьянничали — вотъ я объ чемъ… — стоялъ на своемъ Скосыревъ. — А что вотъ давеча ты меня назвалъ: отче… То знаешь, что я тебѣ скажу, товарищъ милый? Можетъ быть, я и настоящимъ отче былъ-бы, но сткляница меня сгубила, зелено вино. Вѣдь я тоже изъ-за любви погибъ.
— Ну-у… ужъ ты наскажешь!
— Золоторотческое тебѣ слово мое, — воскликнуль Скосыревъ и продолжалъ: — Провозглашалъ я-бы теперь «Благослови, владыко», если-бы не любовь моя треклятая. Въ семинаріи я учился не важно, но голосъ былъ у меня обширный, и пѣлъ я въ хору пѣвчимъ. Басъ былъ на удивленіе… Но ужъ отъ ногтей юности моей я рюмочки придерживался. Начальство и прощало меня ради голоса, но наконецъ и прощать было нельзя. Убѣжалъ я, нахлестался и среди буянства и шатанья по карпернаумамъ попался въ часть. Привели и водворили. Составился синедріонъ и меня, раба божьяго, вонъ.
— Порядокъ извѣстный, — кивнулъ ему Чубыкинъ, придвигая къ себѣ миску щей и взявшись за ложку.
Скосыревъ уже хлебалъ свои щи, дуя на ложку. Хлебнувъ нѣсколько разъ, онъ началъ опять:
— А я сирота. Куда дѣться? Одинъ дядя по матери. Пришелъ къ нему. А у него своихъ дѣтей куча и малъ-мала-меньше. «Иди, говоритъ, на всѣ четыре стороны, а я тебѣ не кормилецъ». Пріютился я въ уголкѣ и сталъ по церквамъ пѣть, пѣвчимъ. Заработокъ плохенькій… жизнь впроголодь… А вижу я, что одинъ товарищъ мой тенорокъ… и тенорокъ-то плохенькій… живетъ припѣваючи, каждый день и сытъ, и пьянъ, а оттого, что днемъ-то у него заработка по церквамъ, а по ночамъ онъ въ другомъ хору въ красной рубахѣ шелковой и плисовыхъ шароварахъ въ увеселительномъ заведеніи распѣваетъ. Я къ нему: «другъ, нельзя-ли устроить и меня тоже?» «Съ удовольствіемъ». И помѣстилъ онъ меня… Сталъ я уже малороссомъ. Въ бѣлой малороссійской рубахѣ и въ сѣрой бараньей шапкѣ сталъ пѣть.