— А какъ же дали знать матери?
— Да у нея записная книжка въ карманѣ была, — вся исписана по-французски… Вѣдь она никогда по-русски не писала. А на одной страницѣ, видятъ, написана по-русски и вложена телеграфная квитанція; разобрали, прочли депешу, что наканунѣ она матери-то давала. Сейчасъ и телеграфировали Александрѣ Аркадьевнѣ.
— Для чего же она такъ хлопотала о таинственности?
— Ахъ, вы знаете, какая у нея голова была… Пишетъ матери кроткое письмо, — всю жизнь свою перебрала. Дѣйствительно, не красна была… Въ концѣ прибавляетъ, что прощаетъ ее, но что видѣть ее не хотѣла бы и не могла бы… И даже еслибы мертвая увидала мать у гроба, такъ повернулась бы… Вѣдь надо ея воображеніе для этого!… Только и хлопочу, пишетъ, какъ бы умереть и быть похороненной раньше, чѣмъ будутъ разбирать всѣ мои вещи и найдутъ эти письма… И дѣйствительно, письма такъ спрятала въ коффрѣ, что ужь ихъ нашла тетка, когда пріѣхала въ Ліонъ.
— А она поспѣла къ похоронамъ?…
— Нѣтъ, Annette похоронили за день до ея пріѣзда.
— Хоть это послѣднее ея желаніе сбылось! — замѣтила Вѣра.
— Не совсѣмъ: Александра Аркадьевна велѣла вырыть гробъ и перевезла его въ Петербургъ, въ фамильный склепъ, — сказалъ Боловцевъ какъ-то сухо, какъ будто желая добить Вѣру этою фразой. Онъ сталъ ей противенъ въ эту минуту. Какъ можно было такъ холодно, такъ равнодушно говорить обо всемъ этомъ, особенно ему, знавшему все?…
— И тутъ!…- совершенно невольно вырвалось у нея.
Онъ понялъ, что ее возмутило.
— Какъ хотите, она — мать… Желать, чтобы могила дочери…
— Мать! — не дала она окончить ему. — Да неужели же этимъ именемъ все оправдывается?… Ну, да я лучше замолчу, — она вамъ тетка… Я навѣрное скажу много рѣзкаго…
— Да вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь… Я самъ терпѣть не могу Александру Аркадьевну.
«Терпѣть не можетъ, а ручки цѣловать надо, справляться о здоровьѣ каждый день тоже бывало необходимо», — пронеслось у нея въ головѣ. Продолжать разговоръ съ нимъ она больше не могла. Онъ разсказалъ ей все, что зналъ. Говорить же съ нимъ по душѣ ей казалось немыслимымъ. Вѣра встала. Ноги у нея дрожали, голова кружилась, какъ будто послѣ сильной болѣзни.
Боловцевъ еще сказалъ нѣсколько заключительныхъ фразъ, какъ онъ жалѣетъ Анну, но вмѣстѣ съ тѣмъ какъ радъ ея смерти, этому избавленію отъ страданій…
Все это казалось Вѣрѣ сухимъ, антипатичнымъ и безцвѣтнымъ… Она протянула ему руку прощаться.
— А вы не пойдете въ залу? — спросилъ онъ ее.
— Нѣтъ, я домой…
— Прикажете проводить до экипажа?
— Нѣтъ, благодарствуйте, — отвѣтила она. — Я сама… Только еще одно слово… Исполните мою просьбу?