Когда же трактор добирался до края поля и поворачивал обратно, Сунер приободрялся. Ветер дул в спину и гнал пыль впереди сеялки, накрывая плотной, длинной завесой хрипящий и чихающий трактор. Сунер стоял в волнах теплого весеннего воздуха, уже пропахшего солнцем и тонким ароматом молодой травы, и немного отходил и мог наконец надышаться вволю. Порой, когда сникал порыв ветра, пыль, кружась, поднималась из-под катка, но на такие мелочи Сунер уже не обращал внимания. Он сдвигал на лоб очки и весело поглядывал на Ивана и Бёксе.
...Первое время Сунер только тем и был занят, что считал повороты, ожидая, когда они добирались до края поля и двигались под ветер. Это его отвлекало. Но скоро ему стало казаться, что трактор и сеялки, окутанные плотной жгучей стеной черной пыли, с неимоверным лязгом и скрежетом ползут и ползут в одну и ту же сторону и пути этому, наверное, никогда не будет конца. Он оглох и ослеп от грохота и пыли, ошалел от лязга и мерзкого запаха солярки, и все его мысли крутились вокруг одного: да что это за люди, неужели им не хочется хоть малость передохнуть от этой вони и тряски, оглушительного визга и громыхания, дать перевести дух ему, Сунеру? Не понимают они, что ли, что он сегодня впервые в жизни встал на сеялку и ему, конечно, тяжелее всех?
Казалось, им все нипочем. Конечно, к работе они люди привычные. Взять того же Бёксе. Разве такого медведя одолеет усталость? Стоит ему поставить ногу на подножку сеялки, как она со скрипом оседает почти до земли. Как говорит дедушка Туткуш, это не человек, а гора мускулов. Сунер и сам видел, как Бёксе играючи вкатывал на сруб толстые бревна. Когда молодой парень Яшу вернулся из армии — а там он увлекался борьбой и боксом — и поборол всех здоровых парней в деревне, он стал хвастаться, что ему раз плюнуть помериться силами с самим Бёксе. На празднике его подзадорили. Яшу отправился к Бёксе вызывать его.
Что у них там произошло, никто не знает. Видели только, как Яшу выполз из дома Бёксе на карачках и пустился наутек. С тех пор Яшу стал смирным, как ягненок, и силой своей уже не бахвалился.
От одного вида Бёксе незнакомого человека берет оторопь: он невысок, кряжист, широк в плечах и груди, как старый комод. Войдет в чью-нибудь избушку, и кажется, что свободного места уже не осталось. Когда на покосе забивают лошадь, Бёксе в один присест обгладывает три ребра, на которых сала — толщиной в палец. Потом начисто уминает брюшное сало — казы, с ладонь толщиной и все это запивает зачерпнутой из казана полной с верхом миской жира. «Ну и ну! У этого Бёксе нет ни сердца, ни желудка», — смеются, глядя на него, люди.