„Береза тѣшитъ глазъ, съ зефирами играя,
Прохладу, тѣнь даетъ, приноситъ нѣгу рая,
Но гибками вѣтвями сей березы
Возможно, другъ Кронидъ, и огнь возжечь, и вызвать слезы!“
Хе, хе, хе... Преполезное древо..,
— Она мила, оченя мила! — сказалъ кто то другой.
— Мила, а барину поклониться не умѣетъ, — сказалъ Скосыревъ. — Или не знаешь меня?
— Не знаетъ, батюшка сударь, не знаетъ, — поспѣшно отвѣтилъ Шушеринъ.
— Молчать! Не тебя спрашиваютъ! Какъ тебя зовутъ, милая?
— Надеждой, — едва слышно отвѣтила Маша.
— Чтожь, очень ты влюблена въ своего купца этого?
Маша молчала.
— Да говори же, глупая! — тихонько толкнулъ ее Шушеринъ. — Очень, скажи, желаю, сударь, замужъ за него идти и прошу милости вашей... Въ ноги, дурочка, господину, въ ножки поклонись!
— Молчи, Шушеринъ! Вотъ ходатай то, господа, сватъ. Хорошо ты, должно быть сцапнулъ съ купца этого, а?
— Помилуйте, сударь, смѣю ли я? Нѣшто я не сытъ, не доволенъ вашими милостями?
— Такъ ничего не получишь?
— Ни, ни, ни синь пороха!
— Ну, тѣмъ лучше, потому что я дѣвку эту не продамъ.
Шушеринъ широко раскрылъ глаза и онѣмѣлъ. Маша дрогнула всѣмъ тѣломъ.
— Я тебя на волю не выпущу, Надежда, — продолжалъ Скосыревъ. — Если ты очень ужь влюблена въ своего купца, такъ это ничего, это пройдетъ, какъ вотъ зубная боль проходитъ. Вини вотъ его, Шушерина: онъ солгалъ мнѣ, что ничего за это не взялъ, а я лжи отъ своихъ слугъ не люблю, не выношу. Ступай, я найду тебѣ дѣло, а женихъ не уйдетъ. Уведи ее, Шушеринъ, и сдай Аксиньѣ клюшницѣ.
Шушеринъ топтался на мѣстѣ, совершенно растерявшись. Маша облокотилась о притолку. Какъ ни была она испугана, сконфужена, но она хорошо поняла весь ужасъ своего положенія и чуть-чуть не падала, блѣдная, какъ полотно.
— Ступай! — крикнулъ Скосыревъ Шушерину. — Говорено было много разъ, чтобы не лгать, ослушался, — ну, и пѣняй на себя. Убирайся!
Шушеринъ поклонился барину и вышелъ, дернувъ слегка Машу за рукавъ. Она пошатнулась, вскрикнула и безъ чувствъ повалилась на полъ. Лакеи вынесли ее.
— Словно барышня, въ обморокъ падаетъ! — замѣтилъ крашеный баринъ.
— У барыни жила, избалована, любимою камеристкой была, — объяснилъ Скосыревъ и подошелъ къ Черемисову, который хлопоталъ насчетъ настоящей гусарской жженки.
— Какой то тамъ купецъ Латухинъ, влюбленъ и получитъ свой „предметъ“, а я, Павелъ Скосыревъ, страдаю тутъ, видѣть даже моей Кати не имѣю возможности, несправедливо! — сказалъ онъ, смѣясь.
— Резонъ. А все же ты отпусти ее: жаль дѣвочку, — отвѣтилъ Черемисовъ.
— Конечно, отпущу, только вотъ Шушерина проманежу. Какъ Катерина Николаевна будетъ моею, такъ и Надьку на волю. Даромъ отпущу, на приданое подарю ей тысячу двѣсти рублей, которыя даетъ за нее купецъ. Эхъ, Черемисовъ, если-бъ намъ удалось наше дѣло, если-бъ удалось!