— Привезли мы ее въ Лаврики и сдали Матронѣ и уѣхавшей съ Катериной Андреевной добровольно дѣвкѣ. Ну, конечно, были слезы, угрозы, истерика, а въ концѣ концовъ красавица, думается мнѣ, рада этому приключенію.
— Рада?
— Думаю. Во первыхъ, я убѣжденъ, что ты нравишься ей, а во вторыхъ, ей Богу, женщины любятъ такія приключенія, особенно женщины съ темпераментомъ Катерины Андреевны. У нея въ жилахъ польская кровь, она огневая, а жизнь въ хуторишкѣ съ этимъ медвѣдемъ ей не понутру. Повѣрь, что кончится тѣмъ, что она полюбитъ тебя и будетъ твоею по доброй волѣ.
Скосыревъ ходилъ по комнатѣ большими шагами.
— Мужъ не узнаетъ, что она у меня? — спросилъ онъ.
— И въ голову ему не придетъ. Не сегодня, такъ завтра онъ прискачетъ въ Москву, будетъ искать меня, вызоветъ на дуэль...
— Ты будешь подвергаться изъ за меня опасности, — замѣтилъ Павелъ Борисовичъ.
— Удивительное дѣло! Не все ли мнѣ равно, изъ за кого подвергаться опасности? Очень даже радъ. Во всякомъ случаѣ веселѣе умереть на дуэли, чѣмъ отъ какой нибудь лихорадки или горячки. Ты пожалуйста не придавай значенія моему „подвигу“ — пустое дѣло, не болѣе.
Послѣ ужина съ громаднымъ количествомъ вина, Черемисовъ бросился въ постель и сію же минуту заснулъ, какъ убитый, а Павелъ Борисовичъ, сдавъ управленіе домомъ Шушерину, поскакалъ въ „Лаврики“.
Во второмъ этажѣ громаднаго барскаго дома въ сельцѣ „Лаврики“, въ помѣщеніи, которое занимала когда то покойная мать Павла Борисовича, поселилась Катерина Андреевна. Глафира находилась при ней; Матрена, какъ сторожевой песъ, спала на полу у двери отведенной для подневольной гостьи комнаты; Порфирій былъ помѣщенъ въ передней, съ приказомъ никуда не отлучаться и никого въ верхній этажъ не пускать. Почтительная съ гостьей до раболѣпства, Матрена услуживала ей, глядѣла ей въ глаза, поминутно справлялась, не нужно ли ей чего, но смотрѣла такими глазами, что въ нихъ видна была рѣшимость каждую же минуту употребить насиліе и власть, еслибъ Катерина Андреевна задумала проявить желаніе уйти изъ дому или даже сойти внизъ. Молодая женщина понимала это и не пыталась показывать свою самостоятельность. Она поплакала, два раза упала въ обморокъ, потомъ крѣпко заснула на лебяжьемъ пуховикѣ подъ бархатнымъ на пушистой лисицѣ одѣялѣ, попросила, проснувшись, теплой воды, вымылась, надѣла свѣжее бѣлье, захваченное предусмотрительною Глафирой, и спросила чаю и покушать.
Какъ по щучьему велѣнью, какъ въ замкѣ сказочнаго Черномора, въ нѣсколько минутъ появился въ сосѣдней съ опочивальной комнатѣ столъ съ серебрянымъ самоваромъ и съ дорогимъ севрскимъ сервизомъ, яйца въ смятку, цыплята, пирожки, красное вино, сливки, варенье. Даже любимые Катериной Андреевной крендельки съ миндалемъ и изюмомъ были тутъ; это ужъ Глафира позаботилась и сама разсказала повару, какъ именно сдѣлать эти крендельки. Такихъ цыплятъ, пирожковъ, рыбы въ какомъ то душистомъ соусѣ и такого вина Катерина Андреевна давно не кушала, вѣроятно, даже никогда. Свѣжая послѣ сна и ванны, отдохнувшая, немного озабоченная, но не печальная, вышла она къ чаю и сѣла за самоваръ. Глафира дѣлала ей тартинки, Матрена, въ дорогомъ шерстяномъ платьѣ, похожая на купчиху или на помѣщицу средней руки, стояла у дверей.