Я понял, что продолжать разговор о Юрии бессмысленно, и вернулся к прежней теме:
– Так чем же закончилась ваша беседа с профессором?
– А на чем я остановился? – справился Маркин.
– Вы сказали, что считаете варварством отдавать мебель соседу, – напомнил я.
– Ну, меня-то это меньше всего касалось. Он хотел передать коллекцию в дар музею, я был рад такому обороту дела. И только. Мы обговорили детали. Я пообещал, что в кратчайший срок соберу комиссию, мы еще раз осмотрим картины, составим каталог, напишем акт и освободим ему комнату... – Маркин помялся и, решившись, обратился ко мне: – Владимир Николаевич, насколько я разбираюсь в законах, теперь, после смерти Ивана Матвеевича, все имущество, в том числе и коллекция, переходит к его сыну, не так ли? Следовательно, наше согласие с профессором аннулируется? Может быть, мне оповестить членов комиссии и отменить осмотр. Как вы считаете?
– Думаю, что отменять не следует, – ответил я.
– А как же Юрий? Ведь он прямой и единственный наследник. Других родственников у Ивана Матвеевича нет. – Он энергично замотал головой. – Это попахивает самоуправством. Нет-нет, как хотите, а я так не могу...
– Вы меня неправильно поняли. Я уверен, что против осмотра коллекции Юрий возражать не будет. Что касается передачи ценностей музею, вы обговорите это с ним лично.
– Когда?
– Несколько позже. Сейчас Юрия в городе нет.
– Как нет? – удивился Маркин.
– Вас это удивляет? Меня тоже. – Я пригласил его к выходу. – Олег Станиславович, мы насчитали в этой комнате четырнадцать картин, девять акварелей и семь рисунков. Это количество сходится с вашими данными?
– Сходится, – ответил он. – Все они на месте.
– Понятно. А на какое время вы намечали работу комиссии?
– На ближайшую субботу.
– Прекрасно, значит, встретимся через три дня.
5
Я не торопил Корякина. Еще в первую нашу встречу он показался мне тугодумом. «Есть такие натуры», – так, кажется, выразился Маркин, которого десять минут назад я проводил до автобусной остановки. Говорил он о Юрии Вышемирском, а я сидел в доме нашего вчерашнего понятого, того самого соседа, которому профессор собирался подарить мебель.
По тому, как Корякин морщил лоб, хмурил кустистые брови, как рассматривал свои мозолистые, с заусеницами около ногтей пальцы, было видно, что он собирается с мыслями, чтобы как можно обстоятельнее ответить на мои вопросы.
В сарае, где мы сидели, было сухо. Приятно пахло стружкой, лаком, свежеоструганными досками. Тускло блестел столярный инструмент, оставленный на старом, местами потрескавшемся верстаке. Здесь же сохла боковая стенка шкафа.