Зотов ухмыльнулся и с размаху хлопнул Васильева по плечу:
– В самом деле, дядя, топал бы ты отсюда. Мы с Юрком без сопливых разберемся. Я тебя первый раз вижу, и ты мне не очень нравишься. Так что топай.
– Убери руку, – процедил Андрей.
Высокий оскалился, схватил его за лацканы плаща и встряхнул. Васильев успел заметить, что Вышемирский смотрит на них глазами, полными страха, а губы его беззвучно двигаются, как у рыбы, выброшенной на берег.
– Слушай ты, козел, – просипел Зотов. – Не зли меня лучше! Катись со своей авоськой, пока я тебе ее на голову не натянул. Катись по-хорошему, не то я его, Юрку, заставлю бить. И он ударит. Не веришь?
Васильев верил.
Удар в низ живота оказался сильнее, чем он рассчитывал. Зотов глухо крякнул, согнулся и застыл в таком положении, удивленно выпучив глаза. Резким ударом снизу Васильев выпрямил его, и Зотов, цепляясь за стену дома, осел на асфальт.
– Эх, ты, – бросил Андрей то ли ему, то ли Вышемирскому, неподвижно стоявшему в двух шагах от Зотова.
Он подхватил сетку и медленно, не оглядываясь, побрел прочь...
4
– Да, история, – сказал я, когда Васильев закончил. – И больше ты его не видел?
– Нет, два раза ходил к нему, один раз в институт, второй раз домой. И оба раза не застал. Написал официальное письмо с приглашением зайти в редакцию. Он не явился.
– А «Второй раунд»? – спросил я.
– Не состоялся второй раунд, – усмехнулся Андрей. – Ни в жизни, ни в литературе.
– Как думаешь – почему?
Он понял мой вопрос правильно.
– Вспомни, что было в его рассказах: с одной стороны, сомнения, переживания, нерешительность, вызывающая сочувствие и жалость – почти красиво. С другой – безволие, трусость, уступки, сделки с совестью. Обещание начать жизнь сначала осталось обещанием, решительный поступок оказался вымыслом. При всей своей привлекательности, одаренности и тонкости Юрий мало чем отличался от грубого, жестокого и совсем непривлекательного Зотова, от придуманного им антипода.
Я был согласен с Андреем. С одним маленьким «но»: хотелось напомнить ему о скрипке, разбитой двенадцатилетним мальчиком в саду, в день смерти матери. Это ведь тоже был он – Юрий Вышемирский. Юрий, не просто прощающийся с прежней жизнью под надежной защитой матери, но и предчувствующий, что с ее смертью ушел из его жизни единственный близкий ему человек.
5
Двери деканата открывались все реже. Все глуше становился гул, доносившийся из коридоров и просторного вестибюля.
Часовая стрелка на больших, похожих на перевернутое блюдце часах переместилась к цифре семь. Выходит, я сидел здесь уже третий час.