Одолень-трава (Полуянов) - страница 121

Зачем я в карцере-то? В чем мои заслуги?

Послушаешь в бараке, так тот комиссар, этот профсоюзами на лесозаводах заворачивал. Другой от судовладельцев конфисковал пароходы, третий из исполкома. Осю возьми: чин невелик, но все ж — член судового комитета, с командиром корабля за ручку здоровался.

Не ровня я им. Крестьянствовал, работу ломил, в доме большак. Ну, дрова попу колол, еще почту разносил. Ничего такого иного. Небось мы справные, хлебушка и займем, то вернем. Да чего уж… Чего считаться: ровня не ровня! Все мы ровня по мудьюжской пайке, по крестам на холмах сотоварищи.

Хотя крестов не будет впредь. Мусье комендант лагерникам отказал в крестах: портят вид Мудьюга, острова красовитого.

Гремит на воле прибой. На воле холод, мрак полярной ночи. Кромешный мрак под землей — в карцере.

Кабы знать, откуда стужа берется, спрятался бы от нее с Осей. Пол земляной. Он напускает холод? Или стены? Ничего не соображу.

— Ося, лягу я, погреюсь, погреюсь.

Во сне тепло. Во сне сытно…

— Ходи-и! Шагай, салага! — Дымба кулаком мне в шею заехал. — Не останавливайся!

Четырнадцать шагов в длину, девять — в ширину. С запасом карцер. Сослепу натыкаемся на подпорки потолка. Волочатся ноги. Тело — оно ничего, легкое, беда то, что ноги отстают, волочатся в деревянных колодках-башмаках.

— Осип, слышь, покаюсь я: сапоги дома оставил. Зажилил сапожки, жмот я и лопух. Слышь, флотский: я за кобылку пошел воевать! Немцев, слышь, искал на буксире… Слабак я, Ося!

Больше невтерпеж, лягу — и все. Так и так околевать.

Шинелька от стужи одеревенела. Тельняшка расползлась, дыра на дыре. Во… во откуда стужа! От дырьев!

Ужо я одежку скину. Я скоро. В нетерпении пальцы не попадают на застежки.

— Федя? Салажонок? — зовет Дымба. Потерял меня флотский. Карцер большой, камера секретаря — подземная.

Зачем шинель я сволакиваю через голову? Не помню. Ничего не помню.

Купаться станем? Ага, лето, солнышко жарит почем зря. Вода в Талице — парное молоко. Малявки из водорослей вынеслись, щука турнула. Эк они, шустрые, всплеснули, будто пригоршня серебра просыпалась в заводь! Сушь, жара, кабы это вёдро да грозу не напарило…

— Юнга, отставить!

Я бьюсь в руках матроса:

— Гроза сулится, Ося, Пожни выкошены. Замочит сено — хозяйству поруха.

Он трясет за плечи:

— Корешок, очнись!

— Пить, Ося.

— Не положено воды. Положены раз в день кружка холодянки и горсть галетных крох.

Не положена в карцере печь. Положен холод и тьма.

Загнали нас в землю на три метра вглубь. А подыхать неохота, раз земля голубая, в омутах малявки серебром брызжут, в жатву сыто пахнут поля, будто вынутая из печи краюха!