Снег был плотный. Едва я выбралась из западни.
— Держите его! Держите!
Кого держать? Зачем?
Сам он, ворог мой ненавистный, отстегнул пояс с пистолетом, отдал подоспевшим лыжникам-партизанам. Закосноязычил, осклабясь:
— Я есть иностранный подданный. Пожалста, почитываем паспорт: Питер Линдон Стюард. Прошу… прошу! Я токо испольняль приказ. У нас нет война, а? Покурым, ребяты? Табачок врозь, дрюжба вместе. А?
Лыжники обступили, заухмылялись:
— Во шпарит, во насобачился по-нашему-то!
Странно, необычно выглядели они в напяленном для маскировки белье. Возбужденные, разгоряченные. Замшевый кисет Стюарда пошел по рукам.
Темнело, расплывалось пятно провала на середине озера. Синел снег, напитываясь водой, выступавшей поверх осевшего льда.
Прощай, дедко Тимоха! Кто и когда узнает о тебе, о последней твоей затейке? Подгибались ноги, я держалась за вербу. Была будто мертвая, на душе и на сердце пустота.
— А это кто? — обратили на меня внимание лыжники. — Откуда взялась такая?
Я молчала, смотрела и не могла оторваться от озера. Ну да, все же просто! Вода стала уходить из озера и между уровнем озера и льдом образовались пустоты. Тимоха знал… все знал он, душа суземная. Небось и про пещерку знал, раз в нее прятал удилища.
— …это как по-русски? Проводник, да? Она привела к база. Мы маленько-маленько опоздаль. Хорошо опоздаль, а?
Трудней всего оправдываться от заведомой лжи. Не в состоянии я была оправдываться. Молчала, и все. Дедо… дедуня родненький, немножко бы тебе и погодить со своей затейкой!
Партизаны ощупывали полушубок Стюарда, брезентовые лыжные гамаши: может, первого камана видят вот так, лицом к лицу. А чего, простяга мужик! Ишь по-нашенски шпарит! Но теперь они обступили меня, запереглядывались сурово:
— А шлепнуть ее на месте…
Заклацали затворы винтовок.
— О, русски удаль! — кивал, улыбался каман. — Измена — короткий суд.
Но один партизан угрюмо вымолвил:
— То-то, что суд… — и прикрикнул на товарищей: — Чего варежки раззявили, ведите пленных, куда надо.
Без лыж убродно, вязла я по пояс в снегу, и никто не предлагал помочь. Взялся меня конвоировать дюжий парень. Чуть я проваливалась в снег, он грозил штыком: «Ну ты, зараза, как двину вот».
Народу-то у Тимохиной скрыни: кто сосны рубит на дрова, кто из погребка-землянки носит ящики с патронами, и все двери настежь, и костры запалены.
Тетя Поля хлопотала у костра.
— Федосья, Тимоха-то где? Да что с тобой… за что ты под штыками-то?
Она признала камана с одного взгляда. Выпрямилась. Вытерла руки о передник.
— Васенька, кровинка моя… Изверг, где мой Васенька, скажи!