Овдокша встал на пень:
— Ребята, ай слабо нам тряхнуть Деревянного? Пускай дает прибавку! Навалимся миром, полная чтоб заединщина!
— Квашня, — окликнули его, — сам первый не отступишься? Поднесут стаканчик, ты уж и добрый!
Молчавший до сих пор Кирьян встал:
— Дозвольте слово.
— Говори, Кирюха…
— Валяй!
— Так вот. Был на войне. Нога, вишь… Укоротили! И сын в окопах… Маруся-девочка! — внезапно побледнел Кирьян, блеснули из бороды мелкие частые зубы. — За что тиранят? На фронте народ как кровь проливал, так и проливает. Мы здесь как при царе: подати плати да еще на заем Свободы подписывайся… Елки зеленые! Хватит!
Бывает, разжигаешь костер, в кислом чаду задыхаются слабые искорки. Наконец затлело. Дуешь, раздуваешь единственный уголек — не погас бы! От дыма в горле горечь, на глазах слезы. Костер наконец как бы вздохнет, вырвется огонь на прутья, займутся они дружно и пойдут, пойдут полыхать — эй, кто лишний, отшатнись!
Видно, долго копилось недовольство, давно люди терзались думами: как дальше жить?
— По балаганам…
— Выпрягай коней! — рванулось из широких мужичьих глоток.
* * *
— «Терпенья больше нет, — диктовал Овдокша. — Мы не против властей, да власть мужика помни. На то и мужик, чтоб работать. Вы надежду нам дайте!..» Пиши с умыслом, Федька, пусть там головы поломают!
Мне поручили бумагу составить: грамотей, раз попу книги читал.
— «Как есть мы — класс, прав не занимать, своего требуем…» — налегал Овдокша.
Кирьян одернул его:
— Заладил: класс, класс. Хватит тебе небывальщины собирать. Какой такой класс, ежли испокон веку мы крестьяне?
Составили требования; вручать в уезде бумагу доверили выборным ходокам, в их число первым напросился Квашня, мужик компанейский.
Для ходоков нашелся самогон. На радостях плясал Овдокша:
Пошла квашня
В яровое поле…
День миновал и второй. Выборные, как уехали, не давали о себе знать.
Ну если они под арестом? Небось у Пуда знакомств: свой он хоть в управе, хоть в земстве. С богатым ссориться, что против ветра плевать, себе же накладнее.
Разведать, что да как обстоит, меня отрядили в Раменье.
Стучали топоры, сосны распластывались в снегу, и курился дым костров — спозаранок была возобновлена работа. Не получилась заединщина!..
Вечерело, когда я на Карюхе верхом выехал к заполью. Блеклое осеннее небо горело багрово. Полыхала заря, низкая снежная хмарь, тесня, пригнетала ее к земле, и, точно клочок зорьки алой, горел багряно флаг на колокольне — это до сельца нашего ямского докатился Октябрь 17-го года.
* * *
— Учиться бы тебе, Федя… — Отец Павел осунулся, щеки обвисли. — Власть рабочих и крестьян, только учись.