Одолень-трава (Полуянов) - страница 34
Ой, Квашня, вояка новоявленный: солью, поди, ружье заряжено, а туда же — «классовы ряды»…
Смешки у костра и выкрики:
— Бери на мушку!
— С носка его… с носка двинь! Ай слабо?
Небось не слабо: раменские ведь, народ бесшабашный. День не подраться — руки отсохнут.
Викентий Пудиевич с лица переменился. Оскорблен и подавлен: привык учитель к другому обращению, не ожидал такой встречи.
— То, что я с вами, есть итог мучительных раздумий о судьбах родины, революции. Когда человеку моего склада становится не в силах нести груз этих дум, он действует.
Сказал — как продиктовал. Только что не добавил по-школьному: «Заучить наизусть, спрошу строго».
Навис хвойник дремучий, теснит костер густой темью. Кто чем вооружены мужики, у кого и нет ничего. Котомки свалены куда попало. Угли пощелкивают в донья котелков и то лязгнет железо по железу, то хрустнет сучок под сапогом. Сюда бы песню «Не шуми, мати зеленая дубравушка» и отцу атаманскую шапку и алый кушак.
Я отворачиваюсь. Не могу видеть огонь. Встает перед глазами лужок, березы с листьями, помертвело спекшимися от непомерного жара, и опять едкий запах горелой сырой травы спирает дыхание, к горлу подкатывает комок. Мама, мамочка, за кладбищенской ты оградой, по-людски похоронена, и на подворье нашем головни…
— Он думал! — пуще того взъелся Овдокша. — Ишь он мыслил — на грудях кресты!
Отец, затягиваясь цигаркой, обронил недовольно:
— Дались тебе кресты! Их, крестов, у меня побольше бывало, чем у кого в волости…
— Як тому, — стоял Овдокша на своем, — что думал-то долгонько. Вплоть до того, что мы сбились в отряд особого значенья.
От костра подался дедко Тимоха:
— Убери язык, Евдоким. Болтается, как бы не приступить ненароком.
Дедушка, су земная душа, — вот кого я буду держаться! Его и Викентия Пудиевича.
Отец притоптал окурок, шинель оправил.
— Евдоким Николаевич!
— Здеся, — подскочил Овдокша. — Какие будут указанья?
— Кто за старшего оставался?
Супится отец угрозно, взгляд потупил в землю, и у костра разом стихло.
— Мы самогонки всего по наперстку… — оглядываясь на мужиков, промямлил Овдокша. — Всего ничего разрешили! Война ить, свидимся либо нет.
— В последний чтоб раз! — Взгляда отец от земли не оторвет, на скулах вспухли желваки, буграми ходят. — Дисциплина чтоб!
Бесшумно вылетела к огню ночная птица и, багрово-алая, осиянная пламенем, скрылась в хвое бесшумно, как появилась.
Викентия Пудиевича отец отвел в сторону.
— Что скажешь?
Надламывались брови, выдавил Пахолков с горечью:
— Преследовал царь. Прежние друзья отшатнулись… Эх, наивность моя! Питал надежду: примкну к вам в трудную минуту и хоть этим шагом избавлюсь от унизительной подозрительности.