Однажды к нам приехала тетя Женя (Евгения Семеновна) и как-то даже весело рассказала, что вот только что к ним домой приходил милиционер и строго спрашивал, тут ли живет мальчик «Ярославль» (ее это очень развеселило, она много раз потом вспоминала). Оказалось, что Ясик попал под машину и сломал руку. Веселого тут, конечно, мало, но я представляю, как она успела испугаться, так что сломанная рука оказалась большой удачей.
Потом они переехали на «Войковскую», и сразу же (или даже раньше) началась долгая история с подготовкой к отъезду в Париж. Самой главной проблемой было уговорить Евгению Семеновну. Ехать она не хотела ни в коем случае, а жизни тут без «своих детей» тоже не представляла. В общем, время было ужасно нервное. А потом были грандиозные проводы. Я не ходила, а родители ходили и рассказывали, что больше всего Наташу волновала большая проблема – надо ли мыть перед Европой ноги. Говорят, в аэропорту последние слова, которые она прокричала, уже уходя, были «Мама, поменяйся с Ирой!». Евгения Семеновна завет выполнила, а это было непросто – сдвинуть с места (в смысле сложной деятельности вроде квартирного обмена) мою маму под силу далеко не каждому. Даже у тети Жени на это ушло восемь лет, а кто другой вообще вряд ли справился бы.
Мама всегда считала, что у Наташки (иначе она ее не называла) обычных эмигрантских проблем, вроде ностальгии, просто не может быть. К отъезду она (Наташка) относилась очень легко и в Париже сразу с головой окунулась в работу и новую жизнь. С деньгами, правда, было туго, в частности, из-за детей – они долго не могли пристроиться. И еще она пристрастилась к игровым автоматам – тоже расход. Кончилось это тем, что на очередной день рождения (а может, и на какой-то юбилей) парижские друзья подарили ей собственный игровой автомат – установили прямо у нее дома. В общем, жизнь била ключом. И вот, по-моему, через шесть (или восемь?) лет после отъезда Наташа вдруг сказала моей маме (по телефону), что она уже начинает понемногу привыкать. Тетя Женя была очень деятельной и громкой. По молодости и глупости меня это раздражало. К тому же я не могла понять, как можно было отказаться ехать вместе с «самыми близкими, родными, дорогими» и пр. и при том всё время жаловаться, что она осталась без них. У нее и фраза кодовая была – «Я их никогда не увижу, никогда», после которой она начинала плакать. Толстой со своей «Войной и миром» (там в самом конце подходящее описание) некстати вспоминался. Потом-то я начала понимать, что всё совсем не так просто, но поначалу было неприятно. А еще потом случилась перестройка, и оказалось, что в Париж можно и съездить. Я, честно говоря, чуть-чуть (совсем чуть-чуть) боялась, что тетя Женя и тут откажется, но она, слава Богу, отказываться не стала. Поехали они вместе с моей мамой (хотя, может, это было и не в самый первый раз – не помню). Мама не то чтобы боялась, но немного нервничала из-за тети Жени – все-таки совсем старуха, а тут самолет, да еще и в Париж, да еще и к детям-внукам… Конечно, неспокойно. Мне и самой было сильно не по себе. И вот, пока мама оглядывалась, тетя Женя успела завести дорожное знакомство и начала весело щебетать с какой-то парижанкой – по-французски, конечно, и совершенно без всяких затруднений. Как-никак классическое образование – в гимназии обучалась, не где-нибудь.