По правде говоря, он не представлял, как сумеет добиться своего. Всё было против него: и обычай, и судьба, и время. Родители умерли, когда ему не исполнилось и двух пятков зим, а без родителей кто похлопочет за сына? Кто наберёт выход, чтобы дать отцу невесты? Кто сосватает отпрыска? Другим сиротам пособляла община, собирала вскладчину подарки, отправляла сватов, уговаривалась о дне торжества. Отцы съезжались, говорили красивые речи, загонщики устраивали лошадиные бега, девки плясали до упаду. Но то - другим, не ему. Ежели придёт он к Отцу и скажет: "Отче, хочу жениться на Искре, дочке Сияна-рыбака. Дай своё благословение", тот посмотрит на него как на безумца и ответит: "Да ты не рехнулся ли, малый? Забыл, что брачеваться со своими - мерзость для Огня? Иди себе подобру-поздорову". Как тут извернуться? Как пойти наперекор обычаю? Вопрос!
Днём и ночью Головня думал об этом. И не находил ответа. И так, и сяк - всюду клин. Оставалось плыть по течению в надежде, что поток куда-нибудь вынесет.
Погода стояла безветренная. Столбы чёрного дыма, поднимавшиеся над скошенными трубами изб, упирались в набрякшее свинцовое небо. Речная низина отливала серебром, заросли тальника казались присохшей медной накипью на бронзовом блюде. Вершины дальних холмов походили на остроконечные головы великанов, лес стоял безмолвен и недвижим.
Вечера Искра обычно проводила не у родителей, а в женском жилище - там она могла хоть немного отдохнуть от понуканий отца и ворчания мачехи. Женское жилище - поставленные крест-накрест жерди и лесины, прикрытые полосами берёзовой коры - рядом с прочими строениями выглядело как игриво разодетая девка рядом с насупленными парнями. Стояло оно над косогором, сразу за крайней избой, в которой обитал Жар-Косторез с семьёй. Головня шёл к жилищу, петляя меж свежих коровьих лепёх, раскиданных на всём пространстве становища.
Со стороны реки поднимались бабы с коромыслами, где-то плакал младенец, мычал скот в холодных, насквозь пропахших мочой, хлевах. Из дома вышел Лучина, понёс бадью с рыбьими очистками на корм Большому-И-Старому. Возле жилища Отца Огневика пыхтела чёрным дымом дерновая чадница, в которой томились ровдуги. Рядом с чадницей две собаки с рычанием рвали старый, задубевший на морозе меховик. Чуть поодаль, в загоне, Сполох вытряхивал на грязный снег сено из мешка. Лошади сгрудились вокруг него, тянули длинные морды.
Подходя к женскому жилищу, Головня услышал доносившиеся изнутри звонкий смех и чей-то низкий голос. Нахмурился - кого ещё Лёд принёс? Очередного бродягу? С бродягами загонщики не ладили: слишком часто после их ухода в общине рождались дети, не похожие на своих отцов. Пламяслав говорил: "Общине нужна свежая кровь - без неё род киснет и хиреет". Он говорил это, поглаживая куцую бороду, а в глазах его загорались лукавые искорки. Он говорил: от кузнецов и следопытов не рождаются уроды. Всякий чужак чист перед Огнём.