— Это примерно то же, что и в Париже «Жорж». Егор по-русски, Жорж — по-французски, понимаешь… Егоров трактир — ресторан «Жорж». Вполне прилично и благопристойно.
Мысли его вращались вокруг предложения, сделанного ему Эдмоном: «Шутка сказать — этот милый былой марселец, пусть хоть и товарищ детства, что-то уж очень размахнулся! Обещает в подарок пароход, морской каботажный пироскаф… Забавник, но что, если это все же всерьез?»
Лицо Жюля отражало бушевавшие в нем мысли и чувства в эти минуты.
Эдмон понял это и добавил, пояснив:
— Надо тебе сказать, Жюль, что мне изрядно повезло… Я понимаю твое недоверие, но что я сказал — вполне в моих силах и будет выполнено… Поверь, что я никогда не был пустым болтуном… А хвастуном и тем более…
Карпантье замахал руками:
— Дантес, милейший мой! Как ты мог даже подумать об этом? Разве я не знаю тебя с детства, Дантес?
Напоминавший медведя студент вдруг поднялся со своего места и неторопливо пошел к столику иностранцев. Массивная неуклюжесть замедляла его движения между столиками обедающих. Он даже задевал кое-кого локтями и бедрами, но не трудясь извиняться, прокладывал себе путь.
Остановясь возле Эдмона, он как-то странно помедлил, вглядываясь в иностранного гостя, словно стараясь узнать в нем кого-то. И наконец произнес на французском диалекте:
— Вы, сударь, именуетесь Дантес?
Хорошо настроенный Эдмон ответил вежливо с улыбкой:
— Да, сударь, я — Дантес!
— Жорж?
— Э? Да… — Эдмон машинально кивнул, вспомнив название трактира.
И тут произошло нечто непостижимое, ошеломляющее, чудовищное: медведеподобный, вблизи еще более крупный, громоздкий детина, нанес Эдмону страшный удар — сокрушительную пощечину. Это не была умеренно-сильная, корректная пощечина, какой французский жантильом или английский джентльмен вызывают своего противника на поединок. Это был удар грубый, чуть-чуть не смертельный, нанесенный хотя и ладонью, а не кулаком, но способный свернуть менее прочно посаженную голову, чем какой был одарен природой Дантес. От этого удара Эдмон свалился с сидения на пол, теряя сознание. Жюль, пытаясь его поддержать, тоже упал.
— Дантесу за Пушкина… — громко и резко добавил парень, как бы что-то поясняя. Чуть помедлив, не дожидаясь, когда поверженный поднимется, он зашагал к своей группе. Та, уже стоя, ждала его возвращения, и тотчас же все вместе они направились к выходу. Видимо, перспектива разговора с полицией их не устраивала… А Жюль и Гайде припали к Эдмону.
Эдмон не сразу и не без усилий с помощью Жюля, Гайде и одного из соседей по столикам, поднявшись и снова усевшись на свой стул, смертельно бледный, ничего не понимающий, растерянный, близкий даже к тому, чтобы зарыдать от незаслуженной обиды, тупо и мрачно молчал, уронив голову на грудь, а руки — на колени.