— З-зна-ко-м-мая... — пролепетала бабка Варвара.
Шумско-Холмский подошел к старушке, проговорил:
— Не вовремя по гостям ходишь, старая, ох не вовремя! — и сильно ткнул ее ножом в горло. Та без стона повалилась со скамьи. Юзеф открыл люк подполья, сбросил туда труп, приступил к хозяйке дома.
— На колени, старая карга!
У Варвары подкосились ноги, она опустилась на колени возле раскрытого люка.
— Если не хочешь следом за товаркой отправиться — говори, где золото, что сын из Бодайбо привез!
— Господи, да какое золото! Плохо постарался Серега, кое-как на обратную дорогу-то наскреб!
На ее причитания из соседней комнаты донеслось:
— Ба-а-ба-а!
Юзеф пригрозил бабке, и она молчала. Из комнаты, протирая кулачонками заспанные глаза, босиком, в одной коротенькой рубашке вышел мальчонка. Юзеф бросился к нему...
— И-изверги!! За что мальчонку-то?!!
Во дворе послышался скрип калитки. Юзеф тут же ударил бабку, столкнул в подпол, кивнул Ланковскому, и они вместе выскользнули в сени, притаились по обеим сторонам двери. Возвращался дед Федосей.
Они втащили его в кухню, зажимая рот, поставили на колени туда, где только что стояла его жена. Все повторилось... Но и дед не сказал им, где спрятано золото, тоже твердил, что ничего не привез сын.
Они ждали прихода средних Никитиных. Ланковский засомневался:
— Может, и вправду ничего не привез мужик?
Юзеф хищно прищурился:
— Ну, нет! Чтоб из Бодайбо, да без золотишка! Никогда не поверю... Может, сын втихаря от родителей припрятал золото... Но что нет его — ни за что не поверю!
Сергей с Валентиной пришли поздно. Женщина прошла во двор, а он поднялся на крыльцо, вошел в дом. Сергея даже не допрашивали.
— Баба-то послабее будет... — шепнул Юзеф Владиславу.
Валентина тоже клялась, что никакого золота у них нет. В страхе косилась на финку, лила слезы по убитым... В комнате заплакал ребенок. Юзеф ушел туда и возвратился с дитем.
— Ну, говори, сучка, где золото, не то... — он указал глазами на плачущую девочку.
Валентина без сознания повалилась на пол.
Григорий писал показания Ланковского и чувствовал, как холодная злость заливает его, видел, как сузились глаза Роденкова, побелели и сжались в тонкую ниточку его губы. Когда Ланковский снова начал клясться, что он не убивал, что все это — Юзеф, Федор Герасимович ударил кулаком по столу:
— Хватит!! — и обернулся к стоящему у двери милиционеру. — Уведи... — Рука его непроизвольно сжала рукоятку нагана, он крикнул: — Ну, быстрее!
Шумско-Холмского взяли через два дня в вагоне поезда, когда он возвращался из Черемхово домой. После очной ставки с Ланковским и женой он пытался симулировать сумасшествие, но это не помогло: оба были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу, и в кассации им было отказано.