И из кармана коробку монпансье вытащил. Яблочных. Ядзита их с детских далеких лет любила. Правда, покупала нянечка карамельки самые дешевые, которые на вес, а не этакие, в размалеванных жестянках.
— Спасибо, — сказала она.
— Пожалуйста… а выбор у тебя, девонька, такой. Или идешь на службу его величеству… или в монастырь…
— А плаха?
Аврелий Яковлевич усмехнулся:
— А что, так сильно хочется?
— Совсем не хочется.
— От и правильно. Жизнь… она хорошая штука…
Ядзита сразу ему поверила. И выбор свой сделала, верно, еще до появления ведьмака.
— А… что надобно королю?
— Надобно… надобно, чтобы беспокойники покой находили… ну и… Хельмов храм пустым стоит. Разумеешь же, что не людям с богами шутки шутить. Раз уж ты на роду Проклятым отмечена, то и быть тебе нынешнею жрицей. Ясно?
Что ж неясного.
Черные камни, в которых сокрыта иная, нечеловеческого рода сила, звали Ядзиту. И можно было тысячу раз говорить себе, что зов их рожден сугубо воображением, но…
— Нам понадобится клинок…
— И алтарь.
— Алтарь уже есть, — сказала Ядзита. — Он… согласится переехать.
Аврелий Яковлевич разулыбался, и улыбка, следовало сказать, переменила хмурое его лицо, которое сделалось и моложе, и красивей.
— От и умница моя… а ножичек, то верно, заберем… негоже таким вещам без присмотру быть.
Ядзита кивнула.
— И… я… мне… мой отец не должен больше… надо мной власть…
— Поговорим, — пообещал Аврелий Яковлевич, руку подавая. — Самолично отправлюсь и поговорю с твоим, чтоб его Хельм задрал, отцом…
…в Южной башне топили жирным торфом, который добывали здесь же, на болотах. Тепло он давал, но помимо тепла — и копоть, которая оседала на стенах черною коростой. И под ней скрывались что камень, что ошметки гобеленов.
Подниматься пришлось высоко.
Отец разместил лабораторию под самой крышей. Ему простор надобен был.
— Эк оно тут, однако, — заметил Аврелий Яковлевич, останавливаясь, чтобы перевести дух. — Красиво…
Красное солнце. Крупное.
Тонет во мхах, окрашивая их во все оттенки алого, будто мантию королевскую пурпурную кинули на болота, и тонет она, наливается сыростью…
Деревня видна.
И старый монастырь, который многие полагали проклятым, а Ядзита бегала туда с Клео, искала безумного монаха, что якобы клад стерег. Думала, если золота найдет довольно, то и дом преобразится…
— Красиво, — глухо сказала Ядзита. — А многие боятся. Говорят, дурные места.
— Неспокойные, это точно, но не дурные… Ничего… как-нибудь… ну веди уже…
Дверь была не заперта.
— Кристоф, — отец склонился над перегонным кубом, в котором булькало что-то темно-пурпурное, тяжелое, — оставь ужин на столике…