Даниил Александрович придержал коня, спросил у Олексы:
- Что, гридин, хорошие пироги печет твоя жена? - и улыбнулся в бороду.
- Отведай, князь, и сам суди.
- А мы ныне завернем к тебе, я и угощусь…
По накатанной санной дороге, которая вела Торговым спуском к закованной в лед Москве-реке, пританцовывая, весело шагал Ванька Каин. В ту ночь, когда Захар покончил с Сорвиголовой и Бирюком, он, Ванька, объевшись вечером, страдал животом и отсиживался за ближними кустами.
Каин видел, как пришли смерды и один из них с топором вошел в избу. А когда тот отирал о снег топор, Ваньку еще пуще живот разобрал.
Свет не наступил, как Каин вприпрыжку трусил от той проклятой избы. Ванька подался в Москву, где жила его разбитная подруга Степанида. Каин убежден, у нее отсидится, переждет холода, а по теплу его укроет лес. А будет удача, и товарищи сыщутся…
Брел Ванька Каин, и все существо его радовалось: от смерти уберегся, до Москвы добрался, скоро у Степаниды отогреется и отъестся…
Оба берега реки весной и до морозов соединял наплавной мост, а в зиму, чтобы льды мост не раздавили, его по частям на сушу выволакивали. По зеркальной глади гнало порошу, вихрило. Ступил Ванька на лед, заскользили ноги в лаптях. На той стороне остановился. Позади Кремль на холме, весь снегом завален, впереди избы Балчуга, где жили ремесленники, мявшие кожи. Едкий дух от кадок с раствором, в каких вымачивалась сыромятина, разъедал глаза. Если ветер дул с юга, вонь доносилась до Кремля и торжища.
На Балчуге находили приют гулящие люди, и никто не выдавал их княжьему приставу…
Вон и изба скособоченная, крытая сгнившей соломкой, с крохотным оконцем, затянутым бычьим пузырем. Каин ускорил шаг. Сейчас он толкнет щелястую, покосившуюся дверь и крикнет: «Принимай дружка, Степанида!»
* * *
К весне ближе по Москве слух пошел - лихие люди клети очищают: то у одного хозяина пошалят, то к другому влезут. А когда у боярина Селюты замки сбили и псов лютых не убоялись, велел князь Даниил усилить ночные караулы и изловить разбойников.
Притихли воры - видать, убоялись княжьего гнева. Знали, суд будет скорый и суровый. Так повелось на Руси с давних времен: не было пощады взявшему чужое…
На седьмой день после Светлого воскресенья Христова был большой торг. Народ в Москву собрался со всех деревень, лавки купеческие и мастеровых разным товаром полны, а смерды зерна и круп навезли, мяса и живности всякой. От скотного рынка доносился рев животных, тяжкий запах навоза.
В то утро Олекса в дозор выехал. По дороге в Кремль поднес он Дарье короб с пирогами. Шумит торг. Олексе сейчас потолкаться бы среди народа, поглазеть, да княжья служба не ждет.