Так-то так, но… холодны и презрительно-неприветливы лица встретивших поезд германских офицеров, — они не обещают ничего хорошего. Один из них, рыжебровый веснушчатый лейтенант с заячьей губой, переходя с места на место по перрону, сделал несколько фотографических снимков и особый; наставив безошибочно объектив аппарата, — с Ленина.
— Герр Ульянов… — предупредил он о своем намерении.
Полнейшая немецкая осведомленность обо всем уже не вызывала никаких сомнений.
Предводительствуемые длинным, костлявым офицером в очках и широко шагавшим швейцарцем, перебрасывавшим из руки в руку свой клетчатый саквояж, все двинулись в зал таможни. У дверей ее — двое хмурых солдат с немигающими глазами.
— Женщины отдельно, мужчины отдельно! — войдя в зал, скомандовал костлявый офицер и показал жестом, как это сделать: разделиться на две группы по обе стороны длинного массивного стола, у которого поджидали прибывших таможенные чиновники в серых тужурках с зелеными наплечниками.
Ленин стоял, прислонившись плечом к стене, чуть-чуть надвинув котелок на лоб, со спокойным любопытством наблюдая за происходящим. Он не мог скрыть свой жизнерадостный, озорной хохоток, сильно ободривший товарищей, когда четырехлетний сын одной из спутниц, поставленный матерью на стол, ткнул вдруг ручонкой в лицо приблизившегося таможенного чиновника, воскликнув:
— Мамочка, мамочка, смотри: шарик висит!
Внимание мальчугана привлекла безобразная синеватая бульба на щеке немца.
Паспортов действительно не спрашивали, что сразу успокоило, но таможенные чиновники с исключительной придирчивостью отбирали у всех швейцарский шоколад. Одним из последних возвращаясь из таможни на перрон, Селедовский видел, как чиновники поделили между собой шоколадные плитки. Костлявый офицер также получил свою долю.
Путешествие по Германии было томительно-длинным: мешало большое и частое движение воинских поездов, часто задерживали на мелких станциях, а иногда и в поле.
«Экстерриториальность» соблюдали точно: ехавшие в соседнем вагоне офицеры-«наблюдатели» ни разу не пытались нарушить ее.
С внешним миром сносился только швейцарец. Во время остановок он бегал по платформам в своей бурно развевавшейся крылатке, стараясь приобрести для своих подопечных что-либо съедобное, но, увы, это редко когда удавалось. В то же время белый батон, вывезенный кем-то из Швейцарии и лежавший на столике перед окном одного из купе, приковывал к себе жадное внимание удивленных немцев, фланировавших на железнодорожных платформах. Этот белый батон так и остался нетронутым почти до самого конца путешествия по германской земле, выполняя своеобразную агитационную задачу — полной независимости русских от кого бы то ни было.