Николай ткнул в пепельницу окурок, хватил рюмку.
— Ну а твои дела?
Каргапольцев подробно рассказал про свои невеселые новости.
— Хреновые дела, Кеша. С Милославским я все одобряю, так ему и надо, гадине. Жалко, что жив остался. Но помни, Кеша: эти бандиты в покое не оставят, свернут тебе башку. Или на родину надо подаваться, или... к черту на кулички.
— Домой стыдно, — с грустью произнес Иннокентий, — на чертовы кулички не хочется, тут оставаться тоже нельзя: прикончат.
Беседа затянулась. Иннокентий пришел в отель и сразу же лег в кровать. Он лежал с открытыми глазами. В его мозгу, словно пчелы в потревоженном улье, кружились в беспорядке страшные мысли... Все перемешалось: пережитые ужасы, угрызения совести, страхи... И вдруг — видение наяву.
Как будто приехал он в родное село. Похоже и не похоже. Ходит по улицам, а дома своего не может найти. Навстречу идет старик, еле передвигая ноги, опираясь на суковатую палку. Узнает и не узнает его, Иннокентия. «Скажи, дедушка, — обращается он, — где дом Михайлы Каргапольцева?» — «А ты кто будешь?» — спрашивает старик, щуря подслеповатые глаза. — «Я его сын — Иннокентий». — «Кеха? Ты изменник. Сгинь с моих глаз, нет тебе дома здесь!» Старик сердито замахнулся палкой.
Дальше идет. Вот райисполком, четвертым от него стоял отцовский дом. Пытается считать, не получается. Видит развалины, пожилая женщина разгребает золу. Похожа на тетку Прасковью. «Здравствуйте, тетя Пана!» — кричит Иннокентий. Женщина испуганно машет руками: «Нет у меня племянника, он продался германцам. Иди своим путем». Куда идти? У кого переночевать? Вспоминает родственников, друзей, знакомых, а найти их не может. Те же дома, но совсем другие.
Спустился к берегу Кабани. И река другая: мощеная набережная, узорные мосты.
А вот лиственница, возле которой проводил вечера с Гутей. Иннокентий от усталости привалился к дереву и явственно услышал, как оно шепчет-скрипит: трус-с-с, трус-с-с, трус-с-с. О, как знаком этот голос! Чей же он? Гути? Ну, конечно, Гути!
Он в страхе побежал в сторону села, а лиственница все скрипела со свистом: трус-с-с, трус-с-с, трус-с-с.
И вдруг видит вывеску: «Отделение милиции». «Надо спросить, где родители». Вбегает на высокое крыльцо, открывает дверь. Большая светлая комната, людей не сосчитать! Сотрудники и вроде не сотрудники. Со всех углов раздался смех, выкрики: «Кешка Каргапольцев — холуй фашистский! Пятнадцать лет искали, сам заявился! Судить его, предателя!»
Откуда-то из угла появляется отец, в черной мантии до полу, и читает нараспев: «Именем Советского Союза приговаривается Иннокентий Каргапольцев за то, что, проявив трусость, сдался в плен...»