Надо было, что-то предпринимать. Я испытывал страшные муки от осознания слабости, которой поддался. Но что я мог сделать — раб Страха. В ужасном расстройстве я лежал на любимом диване, не в силах уснуть. Единственный выход — покончить с собой, но в этом уже не было смысла. А в жизни оставался смысл. Я решил, что завтра уничтожу картины прямо на выставке. Хотя понимал, конечно, что это будет невозможно — скорее я умру где-нибудь по дороге. Но это было лучше, чем пассивно наблюдать, как твои произведения свободно источают зло.
Я вскочил с постели и, раскидав по полу мастерской пустые винные бутылки, выбрал четыре самые хрупкие и вместительные, которые наполнил растворителем, приделав на каждую фитиль из разорванной холстины. Проверил — работает ли зажигалка. Собрал все в хозяйственную сумку. «Наивный», — подумал я. — «Как будто мне кто-то позволит…»
Закончив все приготовления, я обрел спокойствие и, выпив лошадиную дозу валокордина, уснул.
Рано утром меня разбудил телефон. Звонил Голосов. Он был почему-то жутко взволнован и требовал, чтобы я немедленно приехал, не объясняя, однако, причину. Сказал только, что "у нас очень большие проблемы!"
Признаться, меня весьма развеселило его беспокойство. Случилось что-то для него неприятное, и я испытал приступ злорадства, поэтому не очень-то торопился. Первым делом решил принять душ и позавтракать. Пока я проделывал эти несложные процедуры, не умолкая хрипел телефон. Но мне было глубоко наплевать. Потом телефон резко смолк, и минут через десять раздался звонок в дверь.
Никогда я еще не видел Князева в таком жалком виде. До сих пор он производил впечатление невероятно самоуверенного и жесткого человека с циничным блеском в глазах, но теперь зрачки его блудливо дрожали. Дотоле сильный и страшный, сейчас он был мерзостно жалок. Я испытал отвращение.
— Все пропало, — напряженно, словно боясь упасть, он опирался руками о косяк двери. Одежда его была мокрой, с локтей вода капала на пол, образовав небольшую лужицу. На улице шел неслыханный ливень, это слышно было даже сквозь закрытые окна.
Я позволил ему пройти. Ничего не говоря, он зашел в залу и занял привычное место за столом. Я устроился на диване.
Прошло минут двадцать. За все это время ни единый звук не прервал тишины. Я наблюдал за тем, как этот человек пытается вернуть себе прежний облик. Неприятное это было зрелище. Видно было, как он тужится, зловещая улыбка то и дело слетала с его губ, уступая дрожащей клоунской мимике, на короткий миг возвращалась снова, закрытые глаза распахивались, и в них на мгновение возникал знакомый огонь, но тут же угасал. Я подумал даже — не робот ли сидит передо мной, у которого садится батарея, и он прилагает все усилия, чтобы не замереть окончательно.