Это была первая и последняя взбучка от отца, но Калап запомнил ее на всю жизнь и никогда больше не поднимал руку на овец.
Молчун у него отец. Работает — слова не вымолвит, будто безъязыкий. Вечно чем-то занят. Приедет кто на стоянку, он поздоровается, кивнет, улыбнется, а то и уйдет. Разговор с приезжим ведет мать — живая, шустрая. Сколько раз от нее доставалось Калапу! И порку задаст, и отругает. Она всегда в семье верховодила: кому какую работу делать и когда, как лучше повернуть любое дело, что купить, кому и сколько. Все решала, всем распоряжалась она.
— Слушай, отец наш, — не выдерживала порой. — Ты хоть раз спустись в деревню, на людей посмотри. Или напейся. Меня побей. Сколько можно работать? Всего не переделаешь.
Отец только рукой махнет. Так и прошла вся его жизнь в долине Чанкыр. Как послали его сюда пасти овец в год основания колхоза, не менял стоянку. Конечно, воевал, как и все его сверстники. Четыре года пробыл на фронте. Весь изранен, нашпигован железом германским. Недавно получил письмо от своего генерала — теперь уже маршала, у которого был коноводом. «Воспоминания-мемуары пишу, Чанмак, — сообщал генерал. — Про то, как мы с тобой воевали. Приезжай ко мне в гости, в Москву. Вместе вспомним нашу фронтовую жизнь…» Где там! Не то что в Москву, в аймачную больницу ни разу не могли уговорить съездить отца. В прошлом году парализовало у него правый бок, так что и захотел бы куда, уже не сможет. И здоровым все равно дом не оставил бы. Одно мог сказать: «Неудобно».
Зато дети его где только не побывали, где только не учились! В Москве и Ленинграде, в Новосибирске и Барнауле. Хорошие должности занимают в аймаке и области. Один Калап окончил всего десять классов, да и остался после армии в Чанкыре чабаном.
* * *
…Пряча лицо от мокрого ветра, Калап гнал овечек с перевала. Мысли — все те же:
«Хоть бы сегодня поменьше объягнилось… Все равно не будет по-твоему. В ненастье — может, связь какая существует? — обычно котятся больше… Надо сказать Тукпашу, чтобы Гнедого запряг в телегу. Иначе не поспеть. К телеге будем ягнят подносить. Только так… Вот хлеб, как назло, кончился. И мука тоже. Автолавка и в добрую погоду не приезжает, а сегодня ее и вовсе не жди. Значит, придется в деревню за мукой. Как тогда тут?.. Эх, получить бы сто от ста!.. Тогда… Тогда что? Деньги? Деньги нужны. С этой стройкой скоро без штанов останешься! Одно на уме — дом, дом, дом… А построишь его, все равно пустовать будет: отару не бросишь. Лучше мотоцикл купить — „Урал“… Отару не бросишь… Что значит „не бросишь“? А если бросить? Свет клином на ней сошелся? Чего хорошего в этих овцах? В этой жизни чабанской? Или ты не свободный человек? Взял и уехал в город или еще куда. Отработай свои часы и ходи. Сытый, чистый, засунув руки в карманы. В городе дома стеклянные, театр, рестораны, огни, люди… В городе, понятно, тоже нелегко. А что тебя тут держит? Что? Семья? Родители? Друзья твои? Или эта работа? — Калап склонился к гриве коня. — Да, работа. Работа без отдыха, без перерыва, без минуты покоя. Работа, выматывающая все силы, все жилы. И овцы держат. Овцы, которых ты беспрестанно клянешь. И судьба. И надежда. Надежда на то, что все будет хорошо — и у тебя, и в отаре. Если не в этом году, так в будущем, а не в будущем, — еще через год… Жизнь эта держит, однообразная, пресная, пасмурная, тяжелая…