«Я, говорит, — продолжает Тукпаш писать, — слыхал, в ваших местах зверь такой водится — сохатый…»
— Папа! Там какой-то человек пришел! — примчалась, вытаращив узенькие глазенки, рыженькая лопотунья.
— Кто пришел, деточка?
— Не знаю.
Тукпаш поднялся из-за стола, вышел в переднюю комнату. У порога — улыбающийся Калап.
— О-о! Калап! Здравствуй! Все ли хорошо у тебя?
— Спасибо. Все ли у вас хорошо?
Крепко пожали друг другу руки.
— И у нас все в порядке. Садись.
— Я на минутку. Очень тороплюсь.
— Да ты что? Садись. Чай попьем.
— Некогда, говорю. Я на минуту. Взгляните в окно. Тукпаш увидел бредущих улицей овец, которых подгоняла Сакылта. За отарой еще два парня. У всех большая поклажа, поверх которой приторочены овчинные шубы. Все в плащах, с ружьями за спиной.
— A-а, в тайгу?
— В тайгу, в тайгу…
— Вроде бы дождь собирается?
— Что с ним делать? От него не спрячешься. Пускай идет… Я тут к вашему забору привязал одну штуку…
Зашелестев новым плащом, Калап направился к выходу. Тукпаш пошел за ним.
— Знаете, новость какая? — глаза у Калапа заблестели. — На мою стоянку гуцулов прислали. Строить новую кошару, новый тепляк будут. Лес уже валят.
— Поздравляю!
Возле калитки Тукпаш увидел привязанную овцу.
— Зачем это, Калап?
— Как зачем? Чтобы ели. Когда сакманили, мяса не было. Для детей зарежьте.
— У тебя же вроде не было своих?
— Мы у родни Сакылты гостили. Там подарили. Что вы беспокоитесь? Если одного барана из отары не отдать, что ты тогда за чабан? — Калап вскочил на Каурого. — До свидания! Всего вам доброго!
— Пусть и у тебя все будет хорошо, Калап. Счастливого пути! Может, доберусь до тайги, побываю у вас.
— Приезжайте. Погостите на моем летнике в Ташту-Боме.
Тукпаш глядел вслед Калапу и с беспокойством всматривался в надвигавшиеся с запада тучи.
Прожив тридцать с лишним лет в этой долине, он и не подозревал, что совсем рядом, за синеющими горными вершинами, совершенно другая земля, другая вселенная — на летних пастбищах, дьяйлу. Однажды, оставив за собой таинственный шепот тайги, устрашающий оскал ущелий, поросших кустарником, давящие со всех сторон крутые скалистые уступы, бездонные теснины, над которыми голубеет узенькая полоска неба, чуть живой взобрался Тукпаш на перевал Кочкор. От удивления у него дыхание перехватило. Он замер, жадно вглядываясь в неожиданно распахнувшийся перед ним сказочно таинственный мир. Далеко окрест лежали просторные долины, ярко желтели склоны гор, плотной стеной возвышались величественные кедры, а над ними — скованные вечным льдом суровые белки, из которых, словно из переполненного вымени, льются бесчисленные ручьи. Невиданных окрасок и оттенков цветы, пушистые кусты арчина-можжевельника. Черная смородина и кислица, алая, как кровь. Батун — хоть косой коси. Золотой корень — что картофельное поле. Кандык — с палец. И горы, горы, горы вокруг.