– Прекрати. Ты не обязана так говорить только потому, что боишься. Я же сказал, что не причиню тебе вреда.
– А я говорю это не потому, что боюсь. Я на самом деле так думаю. Мне действительно жаль, что все так получилось. И мне жаль, что все, что ты натворил сегодня, положения не исправит, – спокойно сказала она. – И как бы мне ни хотелось все это изменить, я не смогу. – Она нахмурилась. – Только вот мне интересно, почему ты выбрал именно меня? А не кого-нибудь из отдела кредитования или поглощения?
– А что за хорошая идея, о которой ты говорила, когда мы шли сюда? – Он решил сменить тему.
– Ой, это несущественно. Я просто вспомнила, что кабинет Джила Хопкинса пустует. Он в больнице, ему делают операцию по удалению грыж. Он очень крупный мужчина, а грыжи могут быть опасны, если их не прооперировать. – Кэл смотрел на нее терпеливо, возможно, так же, как на свою мать-болтушку. – Он из бухгалтерии, так? Значит, в его кабинете есть компьютер и кулер, и расположен он рядом с туалетом. Там нет окна, выходящего на улицу, зато он значительно меньше этого зала. Ты не боишься приступа клаустрофобии?
– За семь лет в тюрьме я привык к маленьким помещениям.
– Семь лет? – Почему-то Бонни думала, что он отсидел год за подделку чеков, или за хакерство, или за переход улицы на красный свет. – А можно мне…
– Что?
– Не бери в голову. Это не мое дело.
– За что меня посадили?
– Да, но отвечать необязательно. Я просто слишком любопытна.
– Когда мне было восемнадцать, я получил три года за угон старого, раздолбанного грузовика. – Он сокрушенно покачал головой. – Наверное, я это заслужил. Я считал себя крутым, когда учился в школе… Таким, от каких твоя мама всегда говорила тебе держаться подальше. – Улыбка у него получилась грустной. – Если бы меня не взяли за грузовик, то взяли бы за что-нибудь другое. Рано или поздно. По мне давно тюрьма плакала. Но во второй раз, через семь лет, когда мне было примерно… двадцать пять, кажется, я был абсолютно невиновен.
– Или почти абсолютно? – Бонни поймала себя на том, что слушает его с интересом, и осадила себя. Плохо, что ей так нравится смотреть на него.
– Я оказал сопротивление при аресте. Но ты бы тоже так поступила в тех обстоятельствах.
– А в каких именно?
Он выглянул в окно двери и вернулся к тем окнам, что выходили на улицу.
– Была зима, понимаешь? Было холодно, но не очень, не так, чтобы замерзнуть. Представляешь, что я имею в виду?
– Наверное. Когда можно ходить без шапки, но нельзя без пальто.
– Вот именно. – Он повернулся к ней, и она вдруг с удивлением обнаружила, что ей трудно представить его такого, с открытым лицом, общительного, в тюрьме, поэтому она вынуждена была напомнить себе, что он пришел грабить банк… и что он должен наводить на нее ужас. – Именно так я и поступил. Снял шапку – обычную, вязаную – и сунул ее в карман куртки. Помнишь, тогда все носили огромные армейские зеленые куртки? – Она пожала плечами, давая понять, что не помнит. – В общем, однажды вечером я приехал к приятелю домой, чтобы поиграть в покер – так, обычная игра с мизерными ставками. Через двадцать минут после начала игры мне стало жарко, я снял куртку и бросил ее на диван. Нас было шестеро, а чуть позже пришел седьмой. Мы потеснились, чтобы дать ему место, и вдруг он подхватился и слинял прежде, чем все успели вернуть ставки.