Пиная разноцветные – красные, желтые и коричневые листья, словно ковром устлавшие землю на радость художникам, поэтам и романтикам и в укор нерасторопным дворникам, я подхожу к родному, до немоты в сердце знакомому двухэтажному зданию, – посмотрим какой нынче климат в ресторане, почти неделю здесь не был – для меня это целая вечность. И как тут, кстати, насчет прекрасных дам – этот вопрос для меня сегодня особенно актуален: несколько ночей подряд я провел, сидя за карточным столом и, естественно, очень соскучился по дамскому обществу.
Первый этаж ресторана смотрит на меня огромными окнами-витражами, из которых два крайних левых забраны глухими красными шторами; за ними скрывается помещение бара, где сегодня работает мой напарник Саша. По центру здания сквозь окна виден ярко освещенный вестибюль со стойкой швейцара и рядами вешалок на заднем плане; направо уходит лестница, ведущая на второй этаж, в зал ресторана.
Большие двухстворчатые стеклянные двери уже заперты, но, заметив швейцара, находившегося неподалеку от входа, я негромко стучу. 22.45 – время достаточно позднее для посетителей, но я свой, и он, прищурившись и узнав меня, открывает и добродушно улыбаясь впускает внутрь. Уважительно здороваюсь с ним за руку. Нашего швейцара зовут дядя Леша, это могучий старик почти двухметрового роста. Некоторые посетители его побаиваются – за внушительный вид, наверное, а он, добрейшей души человек, всю свою сознательную жизнь, почти сорок лет, проработал стоя у плиты поваром, достиг в своем ремесле вершин мастерства, накормил за это время тысячи и тысячи людей, при этом, никогда не видя их, и лишь теперь, по выходу на пенсию, у него, наконец, появилась возможность видеть, хотя бы уже в качестве швейцара, клиентов ресторана.
Я приветливо кивнул гардеробщице, и поднялся по широким ступеням на второй этаж. Передо мной раскинулось огромное помещение, в этот час ярко освещенное – потолок его почти сплошь уставлен матовыми шарами-светильниками общим числом 640 штук! (Можете мне поверить, сам считал, будучи в тот момент абсолютно трезвым). На сверкающем паркетном полу в несколько рядов располагаются столики – 2 и 4-местные, лишь некоторые из них в этот поздний час заняты, левая стена – сплошь окна с видом на улицу, задрапированные легкими белыми занавесями, вдоль правой стены – глухой – идут кабинки 6 и 8-местные; за ними, в дальнем углу зала, видна сцена, на которой оркестранты негромко наигрывают какую-то грустную мелодию; их не видно, так как софиты, стоящие по краям сцены, в этот момент освещают лишь солистку ансамбля, томную брюнетку Светлану – артистично держа в руке микрофон, она слегка покачивается в такт мелодии.