«Капо, сколько планируется проклятых, задержанных, приговорённых, принудительно отправленных в психушки изгоев?» Много, несметное скопление людей. Вам это должно быть известно лучше, чем мне, у Вас-то есть и журналы, и услужливые помощники, но, должно быть, из-за всех этих номеров и цифр ваши компьютеры накрылись медным тазом. Компьютер — это ведь мозг, а мозгу свойственно иногда зависать и ломаться: такая уж у него особенность. Однако не нужно гнушаться цифр, брезгливо морщиться. Они же живые, их можно потрогать и пощупать. Цифры на картах, цифры на пропуске, цифры на монетах, на банкнотах, на плече, рулетке, камере.
И на игральном столе тоже, смотрите: лихорадочно блестящие, почти каракули, помогающие узнать секретный порядок карусели возможностей, теории вероятности и относительности. Хаос, творящийся в игре и в мире, зиждется на крайне неочевидных, таинственных правилах, согласно которым шарик движется по рулетке, будто планета в безбрежности космических пространств по заданной траектории, и ничто не может заставить её сойти со своего пути и затеряться в беспредельности, напротив: она по-любому остановится на пяти или, например, двенадцати. Возможно, мы откроем загадку этого порядка и соберём перед собой горку золотой пыли времени… Вот она сыпется сквозь пальцы на приглаженное зелёное покрытие, ровный газон, где теснятся все те, кто возомнил себя равными Богу и возжелал стать подобными Ему.
Они украли золото, руно, святыню, а теперь ожидают вердикт народного трибунала, — все собрались в огромном игровом зале с красными обоями, штофом, столами, занавесками, стульями и горящими свечами; люди гроздями вцепились в зелёный стол справа и слева, утрамбовались, кто как мог, — вот он, Алтарь Господа. Невинные ли, виновные ли, — в любом случае, грешники, подвешенные на углы того стола, как животные на крюках скотобойни; их покрытые потом лица освещены кровавым светом свечей, их руки алчут денег, тянутся к ним, загребают. Красный цвет повсюду, люди корчатся вокруг красного стола, как портреты рыцарей и датских королей в пламени Кристиансборга.
Допустим, я всегда проигрывал, но мне нравилось, я развлекался, и мне не жалко было терять то малое, что я имел… У биографов бурная фантазия, а я лишь играю придуманную ими же роль закоренелого в своих убеждениях, но раскаявшегося, — такая вот двойственность. Важно соответствовать своему образу, портрету, независимо от того, чьей он принадлежит кисти. Моя жизнь — это то, что мне рассказали о ней другие. Иначе, откуда бы я мог знать, как я родился, как я сделал первый шаг и плакал ли я по ночам? Обо всём этом я услышал от других и сейчас передаю то, что мною было воспринято. Как, говорите? Нет-нет, что Вы. Речь не только о раннем детстве, а о каждом мгновении моей жизни. Думаете, я могу описать своё лицо, глаза и руки, когда вы посадили меня вчера перед той машиной? Конечно, нет: я себя в тот момент не видел, да и не узнал бы. Это Вы мне обо всём поведали, теперь я знаю и могу повторить.