Да, когда я прибыл в Трау, я был вытащенным из фашистской тюрьмы военным по призыву, которого тут же командировали в ряды королевской армии в Югославию. Даже будучи в заключении, я по-прежнему оставался активистом и поддерживал связь с Партией, а попав в Трау, до пены изо рта доказывал, что был направлен туда отнюдь не для того, чтобы погубить Марицу и сгинуть самому. Я знал лишь, что мне поручено создать там партийные группы и ячейки под большим риском разгрома, ещё до того, как наступил крах 25 июля и 8 сентября. И действительно, несколько недель спустя Спалато и Трау вновь захватили немцы, 26-го сентября в условиях абсолютной сумятицы и борьбы всех против всех без разбору там начали действовать наши гарибальдийские бригады. В ожидании какой-нибудь шишки покрупнее из Партии меня назначают временно исполняющим обязанности заместителя политрука с обязательным псевдонимом Невера.
Я был рад своему нахождению в Трау даже до наступления тех немногочисленных счастливых дней, проведённых с Марицей. Она была моей девушкой, и в том, что произошло, только моя вина. Парень под именем Маурицио — опять же боевая кличка, — наоборот, говорил, что виноват во всём один он; разумеется, таким образом он пытался дать мне понять, что Марица была не моей, а его — тоже мне, петух выискался. По-своему я рад за него: убеждённый в своей правоте, он хорошо провёл ту пару суток до гибели в Спалато. Он был смелым, хочу отметить, бесстрашным товарищем по борьбе.
До этого я уже бывал в Трау. Моим убежищем стал дом отцовского приятеля: они познакомились, когда Тихомир плавал на катерке из Спалато во Фьюме, делая остановки практически в каждом порту и на каждом островке. Мы воспользовались его транспортом пару раз, когда должны были попасть из Керсо во Фьюме, минуя при этом паром из Порозины и рейсовый автобус. Отец очень подружился с этим человеком, членом Компартии Югославии, запрещённой в 21-м году. Так мы пару раз плавали на этой его развалине до Трау, где у Тихомира была плоскодонка. Мне нравился Трау, море вокруг его ровных берегов, красивых, спрямлённых линий: этот город казался мне правильной геометрической фигурой, очерчивающей и определяющей своё собственное пространство и предметность окружающего мира. Я уже давно не выношу неограниченные, бескрайние вещи — аллергия, при которой глаза щиплет, точно натертые луковицей, я и небо-то предпочитаю разглядывать через обрамление окна, а лучше даже через оконную решётку, как в вашей самой шумной палате, доктор.
Мне нравилось созерцать море и теряться в его ослепляющей реверберации бликов. Я обожал запах того моря, смешанный с ароматом дёгтя и жареной рыбы с чесноком, любил дотрагиваться до крыла и гривы льва Святого Марка, ощущать пальцами силу и жар раскалённого на солнце камня. На нем удобно отдыхать, оттуда великолепный вид на дворец и собор Сан Лоренцо, каждую помещённую над его портиком статую маэстро Радована.